Конечно, были политруки, не щадившие себя в бою и честно делившие с солдатами все тяготы войны, однако частенько попадались среди них и другие экземпляры. В основной своей массе политработники были полными дилетантами в военном деле, и хорошо, если они это понимали и ограничивались только лишь «политиковоспитательной работой с личным составом». Но когда обуреваемый амбициями комиссар лез в то, в чем он ни уха, ни рыла, это нередко оборачивалось немалой кровью. Положение усугублялось тем, что единоначалия в Красной Армии фактически не существовало: любой приказ командира должен был быть скреплен подписью комиссара, без которой этот приказ не имел силы.
Вайнштейн принадлежал к категории людей, страдающих повышенной самооценкой. Заявившись однажды на батарею Дементьева, он долго осматривал островок, а потом вдруг вздумал учинить Павлу экзамен.
– Как будешь действовать, лейтенант, если с фронта появятся немецкие танки? – спросил он свысока.
Павел обстоятельно изложил несколько вариантов, заготовленных им на случай боя и с танками, и с пехотой противника, однако все его «углы обстрела», «зоны поражения» и прочую артиллерийскую премудрость Вайнштейн пропустил мимо ушей, поскольку она не укладывалась в его сознании.
– Так, лейтенант, – подытожил комиссар, с трудом дослушав доклад. – От каждого орудия надо сделать отдельную гать, чтобы в случае опасности быстро вывезти пушки в тыл.
– Я не собираюсь отступать, – сдержанно ответил Дементьев. – Здесь мы хорошо замаскированы, а на дороге батарею в момент расщелкает немецкая авиация. У нас есть одна гать, этого достаточно. А если делать мосты от каждого орудия, это будет слишком заметно с воздуха.
– Ты не умничай, а выполняй! – комиссар побагровел.
– Я буду делать то, что считаю нужным, – твердо заявил Павел. – Я отвечаю за своих людей и за свои орудия!
В пылу спора он случайно коснулся кобры пистолета, и Вайнштейн, заметивший это движение, истолковал его посвоему.
– Мальчишка… – зло прошипел он, а потом бочком отступил, резво вскочил на коня и покинул батарею.
Дементьев вытер вспотевший лоб. Он вновь почувствовал молчаливое одобрение солдат, видевших эту сцену, и был готов отстаивать свою правоту перед кем угодно, хоть и понимал, что его горячность может выйти ему боком. И вышла – мстительный Вайнштейн вычеркнул строптивого лейтенанта из наградных списков.
* * *
Пришла зима, холодная и голодная. Немецкие снаряды и бомбы падали теперь куда реже, но голод был рядом, и от этого врага не спрятаться было в сырых землянках, тускло освещаемых похожим на лезвие ножа пламенем коптилок из снарядных гильз или тлеющими фитилями из телефонного провода, к утру покрывавших изможденные лица солдат густым слоем сажи. От голода кружились головы; люди вываривали мясо павших лошадей и жадно глотали воздушномягкую безвкусную массу, и праздничным блюдом казался суп из ворон, на которых шла настоящая охота. Бойцы, похожие на бледные ходячие тени, мерзли в летних шинелях и сапогах – телогрейки, ушанки и валенки подвезли только в январе сорок второго, когда немцев выбили из Тихвина, – но бросали и бросали в чавкающие затворами орудийные утробы полупудовые унитары, в кровь обдирая руки о холодный металл.
А немцы, сытые и здоровые, зачастили по ночам на наш передний край. Они резали часовых, брали пленных и швыряли гранаты в блиндажи, а однажды ухитрились угнать из расположения пехотного батальона соракапятимиллиметровую пушку: выгнали из землянки сонный расчет и под дулами автоматов заставили его впрячься в лямки и тащить орудие на себе.
После такого конфуза на весь фронт начальство рвало и метало, поверяя бдительность боевого охранения. Исполненному служебного рвения комиссару батареи показалось, что ездовые недостаточно рьяно исполняют приказ командования о повышении бдительности, и он решил устроить им проверку.
Дождавшись, когда часовой отошел задать корм отощавшим лошадям, ретивый политрук прокрался в землянку, вытащил пистолет и в слабом свете печурки заорал:
– Хенде хох!
После этого он вывел из землянки еще не совсем проснувшихся и полуодетых людей и битых полчаса распекал их на морозе, называя изменниками Родины и пособниками врага.
Узнав о случившемся, Дементьев отозвал комиссара в сторонку и в кратких, но очень энергичных выражениях высказал ему все, что он о нем думает.
– Ты издевался над людьми и не подумал, что любой из них мог спросонок схватить карабин, да пристрелить тебя за милую душу! – закончил Павел свое внушение, добавив про себя: «Жаль, что никто этого не сделал». – И что тогда? Трибунал солдату? Про тебя самого я уже не говорю – покойнику уже без разницы.
Комиссар смолчал, но доложил Вайнштейну, и Павел не получил положенного ему по занимаемой должности звания старшего лейтенанта, несмотря на то, что требовавшиеся для этого три месяца пребывания на фронте давно истекли.
* * *
– Пушкари, едрить вашу распротак! – бушевал начальник артиллерии дивизии полковник Коробченко, невысокий украинец с круглым лицом и объемистым животом. – Вы собьете наконец этот гондон или нет, артиллеристы хреновы?
Причиной праведного гнева начарта был привязной аэростат, уже три недели подряд регулярно взмывавший в небо над передним краем противника. Рассмотрев наши позиции, «гондон» вызывал огонь немецкой артиллерии, а сам быстренько нырял вниз, к земле. Сбить аэростат оказалось не так просто: задачу встречи снаряда с целью приходилось решать не на плоскости, а в трехмерном пространстве, и пока батарейцы пристреливались, он уже уходил.
И всетаки Дементьеву удалось его подловить. Немцев подвела их пунктуальность: лейтенант заметил, что аэростат поднимается в воздух в одно и то же время, хотя и в разных точках. Дальнейшее было уже делом артиллерийской техники – «колбаса» лопнула в небе на глазах сотен солдат и офицеров.
– Ну, ты у меня прямо снайпер, Дементьев, – похвалил его Коробченко. – Не только танки умеешь дуплетом бить, факт!
Прямым следствие удачной охоты на аэростат явилась еще одна боевая задача весьма деликатного свойства, выполнение которой было поручено батарее лейтенанта Дементьева.
Разведка обнаружила в деревне Вороново, в ближайшем немецком тылу, публичный дом, организованный завоевателями. Туда для них свозили русских девушек из окрестных деревень, чтобы доблестные солдаты фюрера могли почувствовать себя победителями, а заодно и расслабиться. И батарее Павла было поручено ликвидировать этот «дом отдыха».
На совещании офицеров доблестный комиссар батареи, нахватавшийся услышанных от артиллеристов умных слов вроде «массированный налет» и «стрельба по площадям», впал в раж и требовал «выжечь начисто это фашистское гнездо», подразумевая под «гнездом» всю злополучную деревню. «Дай тебе волю, – подумал Дементьев, слушая воинственную речь политрука, – так ты ради десятка фрицев расстреляешь все местное мирное население этой деревушки».
К необычной операции лейтенант подготовился основательно. Его старые орудия не могли достать цель с острова, и поэтому пришлось скрытно оборудовать огневую позицию ближе к линии фронта. Настелили гать и осторожно, без лишнего шума, перекатили туда трехдюймовых «старушек». Сверившись с картой, Дементьев подготовил данные для стрельбы – все было готово, а противник ничего не подозревал и чувствовал себя в полной безопасности.
Обстрел начали под утро, когда сон сладок и крепок, особенно если под боком теплая женщина.