– Куда же вы пойдете? Вас заберут в комендатуру – нужны вам эти неприятности? Переночуете здесь, у меня две комнаты, я постелю вам на диване. И не возражайте!
Сердце Павла сдвоило удары и зачастило. Он для виду отнекивался, хотя знал, что уже не уйдет отсюда даже под угрозой расстрела на месте. Саша постелила ему постель и ушла в другую комнату, оставив дверь приоткрытой, «чтобы можно было разговаривать».
Павел слышал шуршание платья, когда она раздевалась, представил себе, как ткань покидает ее соблазнительное тело, и от этой картины у него закружилась голова. Теперь он примерно догадывался, что чувствует грешник на раскаленной сковородке: простыня жгла, и одеяло душило. Его била нервная дрожь; сквозь гулкий шум крови в ушах он слышал, как Саша чтото ему говорит, но не мог разобрать ни слова и отвечал невпопад.
Свет в комнате хозяйки погас, однако дверь так и осталась приоткрытой, и до Павла наконецто дошло, что незапертая дверь – это недвусмысленное приглашение к любви. Но он не знал, что ему делать, и с чего начать – ведь тема взаимоотношений мужчины и женщины считалась аморальнозапретной и в школе, и в училище. В конце концов он всетаки сумел невнятно пробормотать чтото вроде «идите ко мне, вдвоем будет теплее». «Нет, лучше вы идите ко мне» – ответила Саша и тихо засмеялась.
Павел поднялся с дивана, словно в атаку, под пули – ощущение было очень похожим. Паркет под его босыми ногами казался ему тонким льдом; лейтенант натыкался на мебель и на стены, и считанные метры до двери в Сашину комнату обернулись километрами. Он шел на Сашин голос как путник, увидевший в бесприютной ночи огонек ожидавшего его жилья, и когда дошел, его встретили мягкие и теплые женские руки, взметнувшиеся ему навстречу.
Он тонул в кольце этих ласковых рук, падал в жаркую пропасть и наслаждался этим падением. Растеряно и неумело шарил он по Сашиному телу, путаясь в ее ночной рубашке; уши его горели от стыда за свою беспомощность перед великим таинством природы, и Павел был рад, что в темноте этого не видно. По его скованности Саша догадалась, что перед ней мальчик, но не засмеялась, а бережно и осторожно помогла ему, словно мать, помогающая ребенку сделать первый и такой трудный шаг. И нежная ночь марта тысяча девятьсот сорок второго года укрыла их своим черным крылом…
Утром Саша проводила Дементьева подоброму. Она ни словом не обмолвилась о том, что произошло между ними, и приглашала заходить еще, но Павел никогда больше не переступал порог этого дома, хотя ему очень хотелось снова видеть Сашу, целовать ее губы и обнимать ее податливое тело. Павел стыдился своей юношеской растерянности в постели – ему казалось, что он опростоволосился и невольно обманул женщину, ожидавшую увидеть в нем настоящего опытного мужчину, знающего толк в любви.
* * *
Через два дня Дементьев дисциплинированно явился в Управление артиллерии, где все тот же майоркадровик брюзгливо объявил ему, что вакантных должностей командиров батарей в настоящее время нет, и что лейтенанту Дементьеву надлежит отправиться в резерв артиллерии, расположенный под Москвой, и там терпеливо ждать решения своей судьбы.
Павел покинул отдел кадров в расстроенных чувствах. «Придется идти к полковнику Гамову, – размышлял он, – не зря ведь Коробченко назвал его фамилию и советовал просить у него помощи, если припрет. Но для начала неплохо бы узнать, кто он такой, этот Гамов, и чего от него ждать».
Разговорившись с таким же, как и он сам, молодым лейтенантом, тоже добивавшимся направления в часть, Павел выяснил, что Гамов – местный артиллерийский бог, от которого зависит все. «Только он нами, лейтенантами, и не занимается, – добавил собеседник Павла, сопроводив это откровение тяжелым вздохом, – у него генералы сидят в приемной и дрожат, как солдатыпервогодки перед старшиной. А резерв – это тихий ужас, если туда попадешь – пиши пропало, офицеры стараются оттуда выбраться всеми способами, в любую часть и на любую должность. Я торчу там уже второй месяц и знаю, о чем говорю».
Переварив эту информацию, Павел понял, что без помощи Гамова ему не обойтись. Оставалось только попасть к этой очень важной персоне, и задача эта не выглядела простой и легкой – найденная в дебрях Управления приемная «артиллерийского бога» напоминала укрепрайон, обороняемый по всем правилам военного искусства. В здании ГАУ царила не слишком понятная фронтовику сосредоточенная суета, мелькали офицеры в высоких чинах, и Дементьев почувствовал себя мелкой букашкой, до которой никому нет никакого дела.
Невеселые думы Дементьева были прерваны появлением лощеного лейтенанта, вынырнувшего из той самой приемной. Франтоватый офицер зацепил взглядом Павла, и вдруг лицо его расплылось в радостной улыбке. «Привет, старшина! – радостно воскликнул он. – Какими судьбами?». Оказалось, что когда Дементьев перешел на второй курс ЛАУ и носил старшинские нашивки, этот лейтенант был первокурсником, и строгий старшина както раз влепил ему, проштрафившемуся курсанту, пару нарядов вне очереди, чем оставил в душе нынешнего штабного офицера неизгладимый след. К счастью, бывший «штрафник» не сохранил недобрых эмоций по отношению к бывшему старшине – именно к счастью, потому что ныне этот щеголеватый лейтенант был адъютантом того самого Гамова, на которого Дементьев возлагал все свои надежды. Павел коротко поведал лейтенанту о своих бедах, упомянув имя Коробченко, и офицер, обнадеживающе кивнув, – мол, не горюй, все утрясем, – помчался с докладом к своему грозному шефу. А Павел скромно присел на свободный стул в приемной, ощущая на себе недоуменные взгляды генералов, ждущих вызова в кабинет, – что это за лейтенантик такой, желающий попасть к самому Гамову?
Недоумение старших офицеров достигло апогея, когда обитая кожей дверь кабинета «артиллерийского бога» распахнулась, и адъютант торжественно произнес:
– Лейтенанта Дементьева просит зайти полковник Гамов!
«Артиллерийский бог» оказался здоровенным мужиком с огромными ручищами и колючим глазами. Беседу он начал с расспросов о службе, о боях и, конечно, о Коробченко, о котором Гамов говорил с видимой теплотой. После того, как Дементьев высоко отозвался о гамовском ученике (не слишком покривив при этом душой), разговор стал доверительным, и полковник спросил без обиняков:
– Чем я могу тебе помочь? Хочешь стать адъютантом начальника штаба артиллерии Красной Армии генерала Самсонова?
Такого Павел не ожидал.
– Разрешите подумать, товарищ полковник?
– Подумай, – усмехнулся Гамов, – часок. А пока сходика к начальнику оперативного отдела штаба артиллерии, он тебя введет в курс дела.
Начоперот в звании полковника вежливо, но въедливо расспрашивал Дементьева, особо поинтересовавшись его познаниями в топографии. Однако прелестями службы при штабе генерала Самсонове не соблазнял, подчеркнув, что соглашаться или нет – это дело добровольное, и что давить на лейтенантафронтовика никто не собирается. Павел вздохнул с облегчением – он уже принял решение проситься на фронт, в действующую армию.
Бывший однокашник, узнав, от какого предложения отказался Дементьев, покрутил пальцем у виска, но Гамов, похоже, решение Павла в душе одобрил.
– Вот что, Дементьев, – сказал он, постучав костяшками пальцев по массивному столу, – даю тебе месяц отпуска. Отдохни, погуляй по Москве, а я тем временем подберу для тебя должность. А сейчас позови ко мне майора, у которого ты получал талоны на питание.
Услышав, что его вызывает Гамов, вальяжный майор переменился в лице.
– А о чем вы с ним говорили? – заикаясь, спросил он, проворно выбравшись из своего «дзота». – По какому вопросу он меня вызывает, а?
– Да так, – ответил Павел, пожав плечами, – о разном говорили. Рассказал я ему, как дважды обращался к вам, – добавил Дементьев, наблюдая за выражением лица майора.
Кадровик сник, словно проколотый воздушный шарик, вопросов больше не задавал и понуро побрел за Дементьевым в приемную «артиллерийского бога». В кабинете кадровик преданно «поедал глазами» начальство и приказание «Лейтенант Дементьев находится в распоряжении Управления кадров артиллерии Красной Армии сроком на пятьдесят дней, выдать ему предписание и обеспечить питанием на этот срок» выполнил с невероятной быстротой. Наблюдая за суетливыми движениями майора, Павел лишний раз убедился в правильности своего решения вернуться на фронт, подальше от всей этой тыловой шушеры.