— Ты, как тот ящик с двойным дном.
— Хочешь посмотреть, что там? — спросил как-то Спирос. Мысль показать ей то, чем он занимался даже возбуждала, но Лариса словно прочитала его мысли.
— У каждого свой шкаф и свои скелеты. Если я посмотрю в твой, мы расстанемся.
Она была права. Спиросу, наверное, пришлось бы ее убить, а Ларису он убивать не хотел. Ее убийство шло в разрез с его тонкой философией. Потому Спирос и не позвал ее к себе, решив провести свой последний день со своими скелетами наедине.
Оглядев вырезки газет, скрывавшие под собой полотно стены, Спирос Катракис вскинул голову. Да. Он все это сделал, совершив преступления жестокие, безжалостные, ужасные. Спирос не боялся расплаты за все содеянное. Не боялся смерти. Психологи мало чего боятся. Уж тем более, не страшатся рая или ада. Странно, но в преддверии конца, окруженный своими жертвами, Спирос Катракис чувствовал себя удовлетворенным и одухотворенным. Не пойманный. Не разгаданный. Спирос пытался понять характер своей мании к подобной охоте на серых, но все боялся нащупать дно своей странной натуры. Почему его мучила эта жажда, тянувшая его каждый раз на охоту? Спирос облизнулся. В нем опять пробуждался голод, терзавший душу. Нет. Тело. Ему хотелось выйти. Идти, следить. Поздно. Вскоре метеориты смешают все. И серых, и цветных. А впрочем ладно.
Время было подумать о другом. Взглянув на все свои жертвы, Спирос Катракис улыбнулся и ощутил странное воодушевление. Свобода приближалась к нему. Долгожданная, искупительная.
Вскоре он покинет свое тело. Свободный от тела. Свободный дух.
Комментарий к Свободный Дух
*Пальцы — полуостров Халкидики делится на три ответвления, которые называются Пальцами
========== Любить до смерти ==========
***
Над Копакабаной не смолкая гремит музыка. Стоит гул. Хор человеческих голосов гудит как осиный улей. С ревом проносятся автомибили, сверкая намытыми лоснящимися боками. Лениво и медленно отступает ночь, отделяя небо от моря. Бескрайний океан волнами наползает на город, грозясь поглотить его в пучину. Румянец красит небо. Всходит ровным кругом солнце над горизонтом, и белая лента пляжа выкрашивается в нежный розовый. Муравьями по ленте ползают люди. Все как всегда, но этот день особенный. Смерть приближается к Америке. Из каждой дыры говорят, что ударит прямо по Панаме, а то и по Колумбии. К черту! Им все равно не жить.
Пропустив мотоцикл, Силва пересекает улицу. Быстро влетает в подъезд зеркальной высотки и спешит к лифту. От волнения колит шею, и он оправляет ворот выглаженной, белоснежной рубашки, усыпанной мелким крапом. Мелкий крап — синие морские коньки, игриво свернувшие колечком хвостики. Несколько раз Силва жмет пальцем на кнопку лифта. Лифт, видимо, умер. Что ж. Хорошо, что лестница всегда жива.
На последний этаж Силва взбирается не столь окрыленным. Устал? Нет. Он волнуется. Он решился. Смерть приближается. Та самая Смерть, обретшая форму холодного камня, а он так и не сделал одну вещь в своей жизни. Последнюю, давящую камнем на душе. Собравшись с духом, Силва открывает дверь, ведущую на крышу.
У парапета знакомая спина. Опершись локтями, Эктор вглядывается далеко в море. Покатые горы, окружающие Копакабану, походят на его костлявые лопатки, так всегда трогавшие Силву. Эктор сосредоточен и ничего не слышит. Из-за бухнувшей двери он выпрямляется и оглядывается. Более нет покатых гор. Лишь холодный и отчасти разочарованный взгляд.
— Эктор… — не находит слов Силва. — Так и знал, что я найду тебя здесь.
Ничего не ответив, Эктор отворачивается, напоследок взглянув на распластанную вдалеке статую Спасителя. Спасения нет. От Смерти ничто не спасет, и Эктор горько ухмыляется. Он давно это понял. Оттого и апатичен до безобразия.
Силва осторожно приближается к нему и тихо встает рядом, словно боится потревожить покой неизвестного божества. Украдкой он разглядывает хмурое лицо. Красивое, острое. Выпирающий подбородок перетекает в ярко-выраженные скулы, а дальше в темные брови и высокий прямой лоб. Над ним лоснятся уложенные гелем волосы. От Эктора приятно пахнет корицей, да и кожа его того же оттенка дразнящей пряности. Белеет молочный хлопковый свитер, и у Силвы едва ли не останавливается дыхание от этой пряной чистоты.
Снизу раздается шум. Эктор оглядывает набережную. Вдалеке столкнулись автомобили. Не сильно. Погодя, две белые машины разъезжаются в разные стороны, а у Силвы появляется повод заговорить.
— А ведь раньше бы весь Рио встал.
— К черту весь Рио. Завтра не наступит. Последний день на Земле. Все творят, что хотят, — Эктор морщит лоб.
— У дома ограбили магазин с техникой. Кто-то, видимо, надеется, что мы выживем. Было бы неплохо, что скажешь? — Силва едва подается вперед, надеясь, что Эктор посмотрит на него, но Эктор неприступен и нарочито холоден. Интроверт до мозга костей.
— Ха. Ты всегда был наивным дурачком, Силва, — едко бросает Эктор, и Силва понуро опускает голову. — За это тебя и били в школе.
— Но ты меня всегда защищал, — Эктор смолкает. Скрежещут его челюсти, словно он старается перегрызть неприятные воспоминания. — Помнишь… Однажды мы поехали на водопады Игуасу с классом?
— Помню. Отстань, Силва.
— Нет… Ты послушай! Это важно, — у Силвы сбивается дыхание. Слова становятся дергаными. — Тогда водопад чадил как ненормальный. Повсюду были радуги. Сколько мы их насчитали тогда? Экскурсовод сказал, что никогда такого не видел. Мы все промокли до ниточки. Нас даже не хотели впускать в автобус. Тогда ты дал мне сухую майку. Свою. Она была у тебя с собой. Помнишь? Зеленая с серфингистом? — смолкает Силва. Эктор перетирает ладони.
— Пять, — отвечает он. — Там было пять радуг.
— А майка? С серфингистом?
— Не помню, — Эктор врет, и они оба знают об этом.
Все они прекрасно помнят. Тогда Силву колотило от холода. Майка пришлась ему в пору, и он до сих пор помнил тепло выцветшего хлопка. Беспокоившийся о друге Эктор, тогда длиновязый мальчишка, до самого дома заботливо растирал ему плечи и грел ладони. Дети. Что с них возьмешь, но Силва помнит как вчера, а Эктор старается забыть. Искоса он глядит на Силву, и в глаза ему бросаются маленькие морские коньки. Раздраженный, Эктор отворачивается.
— А помнишь потом… В колледже. Нам было пятнадцать. Дождь застал нас, и мы убежали ко мне домой? Помнишь, тогда мы…
— Замолчи. Не вздумай! — Эктор выпрямляется. Грозно хмурит брови. Как у собаки у него встает загривок, да только вместо загривка — уложенные гелем волосы.
— Но почему? Это было.
— Считай, что не было. Я не знал… Не думал… — Эктор со странным остервенением проводит рукой по лицу.
— А там… После того, как Клариси изменила тебе, ты тоже не думал?
— Я сказал замолчи!
— Не буду! — Силва вдруг срывается на крик. — Я долго молчал. Долго смотрел, как ты… С кем-то, где-то. Я думал, а ладно. Никто же не виноват. Мне было достаточно, что ты есть где-то рядом, а теперь… — Эктор мотает головой. Будто борется, и Силва понижает тон. — Эктор… Завтра нас не станет. Неужели так плохо быть честным с самим собой перед смертью?
— Что это изменит? Что ты хочешь?
— Услышать от тебя правду. Ты ведь помнишь. Помнишь ту майку, тот дождь и то, как мы…
— Замолчи! — Эктор срывается и, поддавшись гневу, бьет Силву по лицу.
Один раз. Второй. Внезапно они сплетаются. Эктор будто борется сам с собой. Он кричит, рычит, а Силва непреклонен. Как заведенный он повторяет про майку, дождь и ту измену — его последний антифон. Эктор сгребает его за грудки и прижимает к парапету. Из разбитого носа Силвы капает кровь, покрывая маленьких морских коньков.