— Не хочу уходить отсюда. Не хочу возвращаться домой.
— Тогда пойдем ко мне.
— И что мы будет делать?
— Честно? Еще не знаю…
— Честно? — вновь эти синхронные улыбки и первое прикосновение. Альберт коснулся ее руки. Словно признался в чем-то.
Облизав губы, Мишель отчетливо уловила странное желание, вспыхнувшее где-то внизу живота. С ней никогда такого не было. Воспитанная чуть ли не пуританкой сейчас она готова была отдаться Альберту прямо здесь. На этом столе. Как же он на нее смотрел. Мягко и одновременно страстно. В его глазах читалось желание, а женщине приятно чувствовать себя желанной, тем более если ее желает тот мужчина, которому выдано безоговорочное разрешение… Это последний день человечества, и Мишель хотелось быть любимой, свободной. От мыслей и предрассудков.
Мишель залпом допила виски. Крупный глоток обжег ей горло. Она вся сощурилась, и Альберт услужливо протянул ей деревянную доску с закусками. Хмель уже ударил в голову, и Мишель стало необычайно легко. Выхватив кубик сыра, она быстро отправила его в рот и по-театральному запрокинула голову.
— Знаешь. Завтра нас не станет. Грустно, но я хочу… Хочу, чтобы этот день был особенным. Я хочу делать все, что захочу. Хочу быть свободной. От всего!
— Ты хочешь только свободы? — спросил Альберт, удивившись сам своей пылкости, но Мишель лишь обворожительно улыбнулась, благочестиво зардевшись.
Она хотела. Он хотел.
Бульвар Сен-Жермен остался позади. Мишель перестала замечать улицы, дома, изредка попадавшихся им на глаза людей. С непривычным задором она пела «Alouette, gentille alouette»* и видела лишь улыбку Альберта. Свобода. Сколь сладким казалось это слово — свобода. Сладкая. Терпкая. Удивительная. На повороте, зацепившись за столб, Мишель провернулась вокруг фонаря и задорно упала в объятья к Альберту. Ловко просунув руки под распахнутое пальто, он обнял ее за талию. Какой же нежной показалась ткань летящего платья, и Альберт не захотел ее отпускать. Словно кошка Мишель потрепала его шейный платок, и все. Магия случилась. Под фонарным столбом они долго целовались, словно старались нацеловаться на всю жизнь вперед. Так оно и было.
До чего же они сожалели, изливая всю свою печаль в этом первом поцелуе. Завтра больше не будет. Не будет этих посиделок в баре, не будет насмешливой Мона Лизы, не будет ресторанчика у Оперы, не будет чопорной семьи. Завтра не настанет. Ни для него, ни для нее. Ни для кого! Безумно молоды. Безумно влюбленны. Справедливо ли? Им еще жить и жить, а тут эти метеориты. Сколько они могли сделать? Сколько свиданий могло еще быть? А может, они даже прожили бы всю свою жизнь вместе?
Поцелуй, полный свободы, прервался, и утершая слезу Мишель потупила взгляд.
— И почему мы не встретились раньше?
— Лучше поздно, чем никогда.
— Да…
В просторной мансарде вздувались белоснежные шторы. Мишель почему-то залюбовалась налакированным донельзя паркетом. В глянце алым пятном отразилось ее платье. Альберт куда-то исчез, и вскоре заиграла музыка. Пронзительно завизжали струнные. Скрипки, контрабас. Это было что-то классическое, но не классическое, так подумалось Мишель. Сбивчивое. Непокорное. Страстное. Рваные синкопы призывали танцевать, и Мишель игриво прокрутилась вокруг своей оси.
— Я зажгу свечи, — поцеловал ее в лоб Альберт.
— Хорошо.
Один за одним по квартире вспыхнули огни. Словно умелый факир Альберт вынес откуда-то свежих фруктов и устриц.
— Где ты все это берешь?! — рассмеялась Мишель, и медальон на бархотке блеснул в свете свечей.
— Я — просто волшебник.
— Ты исполняешь желания?
— Я — волшебник, а не джин. Но, если ты хорошо попросишь…
Мишель в мгновение уцепилась за молнию на платье, и Альберт наскоро подскочил к ней.
— Постой, — она словно торопилась, а Альберт не хотел так. Даже если конец света, что им теперь. — Ты красива, Мишель, — попытался он ее успокоить, пригладив пышные волосы.
— Тебе не обязательно говорить это. Конец света. Не пытайся меня соблазнить. Я знаю, зачем я сюда пришла…
— Я не хочу, чтобы ты считала, что это все из-за конца света, — прошептал Альберт. — Я хотел бы встретить тебя раньше.
— И почему мы не встретились раньше? Ну почему все так… — с сожалением воскликнула Мишель, глотая слезы, и Альберт, чувствуя, что и сам дрожит от жуткой несправедливости, едва коснулся ее ключиц. Кажется, он влюбился. Самое время.
— Мне кажется… Я знаю эту музыку, — глубоко вздохнула Мишель.
— Наверняка. Это Астор Пьяцолла*, — Альберт ухватил ее за руки и притянул к себе. — Это Либер-танго. Тебе понравится. Главное в этом танце — свобода.
— Свобода… — усмехнулась Мишель, задрав донельзя голову. — Что может быть лучше в последние минуты, чем быть свободной?
Альберт повел ее. Они спотыкались, а, останавливаясь, смеялись до слез. Мишель попыталась изобразить из себя умелую танцовщицу. Закинула ему ногу на талию. Альберт нагнул к полу свою партнершу, а, провертев в руках, прижал к себе ее бедра. Горячее дыхание обожгло ей шею, и Мишель отстранилась. В мгновение она скинула с себя платье, оставшись в нижнем белье и чулках. От одежды ей тоже захотелось стать свободной.
— Что? Только не говори, что я тебе не нравлюсь.
— Ты прекрасна. Прекрасней всех, кого я знал. Я не хочу, чтобы ты дум…
— Тщ. Свободен тот, кто может не врать. Кажется, это был Камю…
— Я не вру.
— Значит, ты свободен. Другого нам не нужно, — прошептала Мишель.
Сорвав с нежных губ поцелуй, Альберт подхватил ее на руки. Он нес ее в спальню, подчиняясь желанию, и, подчиняясь тому же самому желанию, Мишель целовала его, едва смущаясь от этой пылкости, напавшей на нее. Соединившись, они были свободны как никогда. Не было ни мыслей, ни неловкости, ни упреков. Никаких предубеждений. Лишь сожаление о том, что они не встретились раньше. Их первое свидание — их последнее.
Играла музыка танго. Стенали от страсти скрипки. Рвал струны контрабас. Инструменты порождали пламя. Вспыхивали искры в надрывной мелодии Либер-танго*, а тем двоим было не до музыки.
Нынче в свои последние часы они были свободны.
От всего.
Друг с другом.
Комментарий к Либер-танго Мона Лизы
*Alouette, gentille alouette — народная песенка на французском языке
*Астор Пьяцолла — аргентинский композитор
*Либер-танго — одно из произведений Астора Пьяцоллы
========== Свободный Дух ==========
***
Скрип в скважине. Звон ключей. Дверь. В темноте щелкнул выключатель, и под конусовидным абажуром зажглась крупная лампа. Спирос задвинул щеколду. Не спеша он снял с себя пальто. Отложил очки и потер глаза. Разделся. Сложил в аккуратную стопочку джинсы и водолазку. Исполняя ежедневный ритуал до конца, Спирос Катракис отправился в душ и, закончив, с особым наслаждением надел темно-синий лоснящийся на свету халат. Зазвонил стационарный телефон.
— Да. Нет, — Спирос плотно сжимал трубку старого аппарата. Женский голос донимал его расспросами, а ему было все равно. — Нет. Уверен. Я сказал, что хочу побыть один. Мне все равно.
Звонившая бросила трубку, обозвав его бесчувственным странным человеком, а Спиросу было и вправду все равно, что она там себе навыдумывала… Странный человек. Весь мир был объят паникой. Все сходили с ума, а ему было все равно. Спирос жил как жил, словно никакого конца света не было. Другие могли поступать также, но они были обычными людьми. Что с них возьмешь. Даже Лариса. Ей хотелось быть подле него в последние часы. Может, и стоило ее позвать, но Спирос не хотел лишнего шума. Лариса всегда была чересчур взбалмошной. Это, наверное, ее и спасало. Отчего? Спирос лишь задумчиво улыбнулся.