— Откуда ты знаешь дорогу в этот дом?
Девчонка захрипела, пытаясь найти какую-нибудь опору. Ланн медленно повторил вопрос. Она упрямо мотнула головой, цепляясь пальцами за его руки. Желание свернуть ей шею было невыносимым, но он сдерживал его — пока.
— Как ты посмела к нему прийти? Он до тебя дотрагивался?
Кривая усмешка дрогнула на её губах:
— Как… и вы… — прохрипела она.
Сейчас он готов был плевать на это. Единственное, чего ему хотелось, — уничтожить девчонку. Немедленно.
— Откуда ты его знаешь? — он чуть ослабил хватку, позволив ей глотнуть воздуха.
— Он спас меня! — выдохнула девочка. — Он хотел мне помочь!
— А теперь ты видишь, что с ним стало? — Ланн тряхнул рукой так, чтобы она ударилась затылком о стену, в кровь прикусила губу. На глазах девочки выступили слёзы. — И в этом виновата ты.
— Нет! — она попыталась качнуть головой, с хрипом втягивая воздух. — Не я! Мы… никого и никогда… не заражали, и вы… должны… это знать! Вы должны… все знать… о чёрном ящике… и линиях силы, вы же… полицейский!
Слова она произносила с трудом, но взгляда от лица Рихарда так и не отвела. Когда его руки разжались, девочка рухнула перед ним на колени и закашлялась. Комиссар схватил её за воротник, притягивая к себе:
— Что тебе об этом известно?
Она посмотрела на него мутным взглядом и пробормотала:
— Только то, что кто-то на нас что-то применил, и…
— Чёртова девчонка, говори правду! — Ланн с силой встряхнул её. — Как вы убиваете? Почему с ним, — он указал взглядом на Карла, — это произошло после того, как ты посмела к нему приблизиться? Кто ты?
Вэрди качала головой: она явно плохо понимала, о чём с ней говорят. Из уголка губ стекала струйка крови. Но когда Ланн собирался уже ещё раз встряхнуть её, девочка неожиданно успокоилась, пришла в себя и снова улыбнулась:
— Иногда я совсем не понимаю людей… за что инспектор Ларкрайт терпит вас? — она задрожала, теперь уже от ярости. — Вас же просто невозможно даже немножко любить, вы монстр! И нитей от вас наверняка нет вообще, всё рвутся, рвутся!
Первым желанием было ударить её ногой — так, чтобы отлетела к стене. А потом просто размозжить голову. Но Рихард неожиданно осознал, что не сделает этого, потому что маленькая дрянь права. И потому что по каким-то причинам она была дорога Карлу.
Губы у Вэрди неожиданно дрогнули:
— Я пришла потому, что мне нужна помощь… была… теперь, наверно, уже поздно, и…
Договорить она не успела. Рихард услышал за спиной знакомый сухой щелчок — кто-то снял с предохранителя пистолет. А вслед за этим раздался голос:
— Ричи… немедленно отпусти девочку. Она ни в чём не виновата. И… ты не слышишь, что она плачет?
Рихард медленно обернулся. Гертруда Шённ стояла в дверном проёме и всё ещё не опустила оружия. Комиссар медленно поднял руки. Она улыбнулась — под глухие рыдания Вэрди, тяжело осевшей на пол:
— Вот и умница. А теперь приготовься услышать правду.
Гертруда Шённ никогда не любила науку. Все эти вещи — пробирки, склянки, аппараты — не привлекали её. Поэтому иногда она сама не понимала, как ухитрилась влюбиться в Чарльза Леонгарда, для которого наука была жизнью.
Может быть, дело было в его внешности — светлые волосы, светлая кожа и пронзительные чёрные глаза. Может быть — в том, как на него смотрели уже на первом курсе института — как на светило и надежду науки, ученого-гения. А может быть… впрочем, нет. Никакого другого «может быть» никогда не было, а она всё не хотела этого признавать. И, наверно, за это она и заплатила. Заплатила всем, чем только возможно. Ранней беременностью, которой испугалась до такой степени, что приняла все таблетки, какие только были в доме, — и отделалась больницей, но не выкидышем. Таким же ранним браком — без свадебного платья, о котором всегда мечтала, потому что красивых платьев для беременных девушек тогда просто не существовало. Жизнью за запертыми дверями в квартале, приличном до тошноты. Квартале, где единственным развлечением была прогулка с коляской и редкие визиты Рихарда… вернее не Рихарда, а четы Ланнов… потому что эта куколка, Виктория фон Штрефер, ухитрилась выскочить замуж за Ричи. За её Ричи.
Какими же они были разными… Виктория не упрямилась, казалась покладистой и милой, обожала маленькую девочку, родившуюся почти в один день с Сильвой. Гертруда Шённ только сейчас наконец смогла вспомнить глупое имя — «Аннет». Которое подошло бы для собачки, обезьянки или выставочной кошки, но никак не для дочери такого полицейского, как Ричи. Как же Виктория была горда… Гертруду всегда коробило то, с каким апломбом она произносила, представляясь незнакомым людям: «Фрау Виктория Ланн. Очень приятно. Фрау Ланн».