— А ты, оказывается, любитель поговорить, — заворчала Юля, когда абхазская спина оказалась на приличном расстоянии.
— Ты не понимаешь, — возразил Антон. — нельзя нарушать законы гостеприимства. Здесь каждый чужак — гость должен уважать хозяина и уметь его слушать.
— Мы не в его доме. Какие мы гости? — не сдавалась приезжая.
— Гость начинается с тропинки, по которой идет к дому.
— Слушай, откуда ты это знаешь? Ты же в подмосковном лесу живешь, а не в абхазском ауле!
— А ты, Батманова, сейчас лишний раз доказала, что отпускать тебя сюда одну было нельзя. Ну вот, мы. кажется, пришли.
Они остановились у зеленой калитки. Сквозь редкий частокол был виден цветущий сад и большой дом, стоженный из камня. Во дворе играли дети, гоняясь друг за другом с вытянутой рукой. «Странная игра какая-то, — удивилась Юля, — салки, что ли?» Ее опять начало трясти мелкой противной дрожью.
— Не волнуйся, все будет хорошо! — одобряюще шепнул Юрин друг.
— А я и не волнуюсь, — храбро ответила Батманова и икнула.
На крыльцо вышла женщина в черном платье. Из-под повязанного платка строго смотрели темные глаза.
— Вам кого? — Ее голос оказался очень красивым звучным, густым и мелодичным, словно лилось густой душистой струей то самое черное вино из «изабеллы», которое звал Антона коммуникабельный абхазец.
— Здравствуйте! Мы из Москвы, — крикнул Антон через изгородь. — Нам Сандро нужен. Он дома?
— Он нам очень нужен, — пискнула храбрая москвичка. И неожиданно ляпнула: — Извините.
— Ты лучше молчи, — шепнул Антон. — Я сам.
— Сандро дома. Чай пьет. Сейчас спрошу. — Женщина скрылась в доме.
— Вот тебе и законы гостеприимства, — проворчала зачастокольная гостья.
— Ты не понимаешь, кроме гостеприимства есть еще уважение к старшим, к главе семьи, к мужчине.
Она не может позвать в дом людей без согласия хозяина. Она — женщина, а главный в доме — мужчина.
«Ничего себе — порядочки, — поежилась Юля, слава Богу, что я не в ауле. Вылетела бы вмиг из всех домов со своим характером». И почесала нос. На пороге появилась хозяйка и пошла по тропинке к калитке. Открыла ее и приветливо пригласила.
— Заходите в дом. Чаю попьете. Устали небось с дороги.
«А она хорошо говорит по-русски, — удивилась Юля, — почти без акцента».
— Извините, что внезапно, — бормотала столичная гостья, топая за черным платьем к дому. — А мы еще привет Сандро привезли. От съемочной группы, которая его снимала осенью, — подлизнулась она. И добавила для пущей убедительности: — Очень хорошая передача получилась. Вы не смотрели?
Женщина не ответила и, открыв дверь, молча пропустила гостей в дом.
За столом, покрытым белой скатертью, сидел и пил чай крепкий мужичок лет шестидесяти. Одет в полосатую — серое с черным — рубашку навыпуск, черные просторные штаны, ноги уютно прячутся в домашних тапочках без задников. гладко выбрит, седые волосы (пожалуй, только седина и выдает истинный возраст) — ничем не отличается от среднестатистического москвича. Вот только пронзительные темные глаза да крючковатый нос выдают неславянскую кровь. А от хилого столичного интеллигента отличают руки — большие, сильные и загорелые.
— Проходите, садитесь к столу. Гостями будете. Не надо стоять на пороге. Как говорят у вас в России, в ногах правды нет.
Юля, как загипнотизированный удавом кролик, медленно двинулась вперед, к столу — забыв про Антона, про молчаливую Марию, про правила вежливости, которые диктовали поздороваться и не высовываться впереди мужчины, про кавказские обычаи и традиции, которым учил ее Юрин друг, знаток этикета. Все заготовленные слова и фразы разом вылетели из ее головы. Она подошла к человеку с большими сильными руками, опустилась перед ним на колени и заплакала, выпустив наконец на волю свое горе.
Дальше все было как в тумане. О чем-то она много рассказывала Сандро, о чем-то он скупо спрашивал, что-то удавалось вставить Антону, и только Мария ничего не говорила — шелестела молчаливой черной тенью, выставляя на стол бесчисленные закуски. А в Москве все закрутилось стремительной каруселью, где мелькали: старик Сандро, склонивший почтительно голову перед Марьей Афанасьевной, Юля, в полуобмороке ожидавшая на кухонном стуле приговора абхазского костоправа, Антон, возникающий по выходным на пороге, и ежевечерние пробежки из Останкино к дому, в котором безжалостно мял Юру сильными пальцами крепкий старик.