— Да нет, милая, это правда. Только сдается мне, не умеешь ты своей красотой пользоваться. А вот скажи, — и хитро прищурилась, — что важнее для женщины: счастье или красота?
— Счастье, конечно. Помните, как в песне поется: не родись красивой, а родись счастливой? — пошутила Лариса.
— Ерунда это! Наверняка мужик сочинил. Потому как они трусы, мужики-то, боятся красивых баб. А вот американки считают, что главное для женщины — красота. Красивой женщине легче добиться успеха, удачно выйти замуж, сделать хорошую карьеру в кино, стать богатой, независимой. Если, конечно, на плечах у нее голова, а не болвашка для макияжа. У них там, Ларочка, все дамы уверены, что и сама красота — дорогой товар, удачное вложение Господнего капитала. Дал тебе Бог красоту — отрабатывай, добивайся успеха, а то разгневается Всевышний, что его дар бездействует, и накажет.
— Елена Михайловна, я же не в Америке живу, а в России.
— То-то и оно, — вздохнула Елена. — Ладно, беги.
Постучавшись, Лариса открыла дверь кабинета. Гаранин разговаривал по телефону и сделал приглашающий жест: дескать входи.
— Да, она у меня. Сейчас будем беседовать. Я перезвоню. Пока.
Он положил трубку и посмотрел на редактора Неведову. Задумался. Забарабанил пальцами по столу. Достал пачку «Беломора», Ларисе предложил «Мальборо». Этот никотиновый шик ему привозил сын, журналист-международник. — Угощайся.
— Спасибо.
Сигарета была кстати, Гаранин вел себя необычно, и вызванная терялась в догадках.
— Иван Васильич, вы хотели со мной поговорить?
Барабанный стук усилился и резко оборвался.
— Да. — Кончики пальцев снова дробно застучали по крышке стола. — Как дома?
— Спасибо, все хорошо, — насторожилась Лариса.
— Да ты не пугайся. Это я просто так спросил. Так сказать, преамбула к разговору интеллигентных людей. Настя твоя небось совсем большая? Уже достает до небес или только верхушки берез задевает? — пошутил Гаранин.
— До небес не достает, — улыбнулась Лариса, — и березовые верхушки пока недоступны, ну если только карликовые. А вот малинник у бабушки на даче обчищает дочиста. А у нас малина знаете какая? С вас ростом.
Стаську сняли однажды в «Будильнике», год назад, и Гаранин, увидев ее, был поражен. «Это же будущая кинозвезда, — ахал он, — мужская греза и гроза. Совершенство черт и глазища-озера. Да еще и блондинка! Катастрофа! Какое счастье, что мне под шестьдесят!»
— Иван Васильич, не томите. Вы ведь со мной не о Стаське хотели поговорить?
— Это верно, — согласился Гаранин. — Не о ней речь, хотя она и прелестное создание, вся в маму. Давай о тебе потолкуем, Лариса Ивановна.
«Ого!» — изумилась Лариса. По имени-отчеству Гаранин обращался к ней за десять лет только однажды, когда она, выпускница МГУ, переступила порог его кабинета.
— Ты понимаешь, какое дело… Продал я тебя, Ивановна. Сегодня продал, за чашкой кофе.
Редактор Неведова уставилась на начальника: она ничего не понимала.
— Что? Удивляешься? Я сам себе удивляюсь. Отрываю, можно сказать, от своего немолодого любящего сердца. Ну да не задаром, цена очень высока — твое будущее. — Он помолчал, встал, подошел к корзине и вытряхнул в нее содержимое пепельницы. — Были у меня на тебя свои виды, дорогая ты моя Лариса Ивановна. Да, видать, есть купцы и побогаче. Мне с ними не тягаться.
— Иван Васильич, вы прямо былинным языком заговорили.
— Заговоришь тут… — Гаранин весело вздохнул. — Давно ведь я присматриваюсь к тебе, а точнее — с первого дня, когда к нам пришла. Умница уже тогда была, не спорю, красный диплом не за красивые глазки выдается. Но это же все теория, а на практике степлером пользоваться не умела. Помнишь?
«Боже, откуда он знает об этом? — изумилась Лариса. — А главное, помнит? Почти десять лет прошло!» Да, действительно, был с ней такой казус, опозорилась, можно сказать, в первый же день. Ну не нужен был ей раньше этот дебильный канцелярский предмет, не пользовалась она им! А тогда… Заканчивался ее первый рабочий день на телевидении. Редакторы, сверив, написав и вычитав тексты, гордо именуемые сценарием эфирного дня, разошлись по домам, и она осталась в комнате одна, наедине со своими охами и вздохами о том, что никогда ей не удастся так лихо расписывать этот самый эфирный день. А главное, держать в памяти актеров, строителей, Героев Соцтруда и Совсоюза, академиков, писателей вместе с поэтами, певцов и музыкантов — всех, кто будет мелькать завтра на голубом экране. Но самое страшное — эти чертовы часы, минуты и секунды, в которые. должны будут выпрыгивать на мерцающее поле отшлифованных страстей приобщенные к эфиру. В редакторскую заглянул аннотатор Владимир Гудков.