— Простите, это кто? — шепнула Васса старушке, протиравшей медную поверхность свечника.
— Это, милая, Пантелеймон-целитель, — охотно пояснила та, — ему все болящие ставят свечи, здоровья просят.
— И помогает? — недоверчиво поинтересовалась любознательная прихожанка.
— А как же! — искренне удивилась старушка глупому вопросу. — Только верить надо — обязательно поможет. Ты поставь свечку-то, милая. И помолись, попроси у него исцеления. Святой Пантелеймон поможет.
«Эх, бабуля, если бы все было так просто — завалила б свечками этого приятного юношу». Но свечку все же поставила — чем черт не шутит. «Ой, Господи, прости меня, грешную! — спохватилась предающая атеизм. — Я ж в церкви, грех чертыхаться!»
— Простите, — опять зашептал старушкин хвост, переместившись следом за чистоплотной бабулькой к другой иконе, — а где у вас Николай Угодник?
— А вон, милая, — шепнула старушка, взглядом указывая на икону, — только не ходи сейчас. Батюшка Евангелие читает, нельзя расхаживать.
Васса испуганно застыла на месте. Нельзя так нельзя, она подождет. Пришла — значит, уважай эти порядки, а не суйся со своими. Тем более, если честно, спешить ей абсолютно некуда, разве что на тот свет. Но туда и без нее погоняльщик есть. Она огляделась по сторонам и с удивлением признала, что ей тут нравится. Тихо. Несуетно. Отовсюду смотрят ласковые и мудрые глаза — сочувствуют, хотят успокоить и поддержать: дескать, не дрейфь, Поволоцкая, авось и прорвешься! Вот только, пожалуй, у их начальника — Иисуса Христа — глаза строгие. Но оно и немудрено: за то, что люди с ним сотворили, — и не так посмотришь. Васса незаметно придвинулась ближе к центру и теперь стояла почти под куполом. Где-то она читала, что под церковным куполом очень хорошая энергетика — полезно для здоровья. Монотонный голос батюшки успокаивал и убаюкивал. Дисциплинированная прихожанка попыталась понять, что он бормочет, но не поняла ничегошеньки и бросила это дело. Все равно приятно слушать — как шорох осенних листьев, которые она обожает давить ногами, или как шум бегущего ручья. Юльке бы понравилась эта речь — сплошные «ащи», «ящи», «аки» и «паки», Рыжик это любит.
И вдруг ее пронзила острая сильная боль — такой еще не было. Она молнией ударила в ухо, раскаленным шилом прошила ключицу, грудь — и будто зажегся для всей своры зеленый свет: задрелили, засверлили измученное тело в разных местах, словно стая голодных диких псов грызла и трепала беспомощную плоть. Васса, не выдержав, застонала и закрыла глаза, пытаясь на что-нибудь опереться, — поддержки не было. «Господи, зачем я сюда пришла?! — промелькнуло в затуманенном болью сознании. — Сейчас упаду». Чья-то бережная рука подхватила ее под локоть, и женский голос шепнул:
— Девушка, вы сможете сделать со мной пару шагов?
Она открыла глаза. Перед ней стояла приятная молодая женщина лет тридцати, вся в черном. «Уже пришла за мной? Прямо в церковь?! — ужаснулась Васса. — Как же ее Бог-то сюда пустил?!» Она открыла рот — не хватало воздуха. «Сейчас помру. Прямо здесь, на церковном полу, — прорвалась сквозь боль четкая мысль. — С болью приходит человек в этот мир, с болью и уходит». Но, видно, мысль эта была такой сильной, что победила боль — и мерзавка отступила. Васса сделала глубокий вдох — выдох отпустило.
— Девушка, вам нехорошо, пойдемте со мной. Я водички святой дам вам попить. — Голос быт тихим, ласковым и очень мелодичным — прямо как хрусталинки звенели.
Васса молча кивнула и пошла с» черной» женщиной, опираясь на ее руку. В углу церкви, слева от входа, стоял стол, на нем большой чан с водой и маленькие чашки, у стены — лавка. Женщина усадила на нее измученную Вассу и подала воды.
— Попейте, вам станет легче.
Она послушно выпила. Вода как вода — ничего особенного, но стало легче.
— Спасибо. Извините меня.
— Спаси вас Бог, — ласково ответила женщина. — А извиняться не нужно. Сюда редко приходят здоровые да счастливые, все больше больные и страждущие.
Новая прихожанка молча кивнула в ответ — наверное. Она бы тоже никогда сюда не зашла, если бы не подперло.
— Вы больны? — участливо прозвенели хрусталинки.