Зачем он прикоснулся к ней?! Зачем она позволяет так бесцеремонно с собой обращаться? Она сейчас же вырвет свою руку, повернется и поедет на «девятке*, с Сашей Замутиковым. Обсуждать его идеи, и предстоящую съемку, и погоду в Ленинграде, и редакцию, и сходство главреда с Суворовым, и Василька с Владом — и это будет ее настоящей — не призрачной — жизнью и судьбой.
— Извини, Саша, до завтра. Я постараюсь все-таки появиться в редакции. Если не получится, созвонимся. Хорошо?
— Хорошо, — кивнул ошарашенный Саша. — До завтра.
— Всего доброго! — вежливо попрощался низкий голос. Они молча подошли к машине, он открыл перед ней дверцу.
— Пристегнись! — бросил коротко.
Она пристегнулась, и машина тронулась с места. Куда?.. Зачем?.. Что она делает — одному Богу известно. И еще ее телу — яростному, не поддающемуся доводам рассудка, торжествующему наконец свою победу. «Я сошла с ума, — честно призналась себе Лариса. — Ну и пусть!» Немыслимо долго плясать на вулкане. Сколько можно с собой бороться? Она отлюбит — и отпустит, Бога ради! Несколько часов — не вся жизнь. Но сейчас он нужен ей — как воздух, как вода, — чтобы выжить. А завтра начнется другая история, но эту историю будет писать уже не она.
Они молча вышли из машины. Поднялись без слов на лифте. Он открыл ключом чужую дверь и пропустил ее вперед. Помог снять пальто. Наклонившись, расстегнул молнию на сапогах.
— Я сама, — вяло запротестовала она.
— Молчи! — коротко приказал и, взяв на руки, отнес в комнату.
И все вспыхнуло, закружилось в сумасшедшем вихре, спутало тела, мысли и время…
— Боже мой, — очнулась Лариса, — я же должна позвонить домой! Стаська будет волноваться.
Дома была мама.
— Мама, я звоню предупредить, что у меня ночной монтаж («Что я делаю?!»). Ты не волнуйся, пожалуйста. Завтра буду целый день дома. Я в командировку через три дня еду. В Ленинград. Приду — все расскажу. А сейчас, мамуля, мне некогда. Извини. Дай Стаську на минутку.
— Хорошо, доченька, до завтра.
— Але, мамуля, ты когда будешь?
— Солнышко, я завтра буду дома. А сейчас хочу пожелать тебе доброй ночи. Я тебя люблю, малыш.
— Я тоже тебя люблю, мамуля. Спокойной ночи!
Лара положила трубку и посмотрела в разноцветные глаза.
— Спасибо, — прошептал он, — я люблю тебя. Очень Честное слово. И мне здорово тебя не хватает. Почему ты молчишь? Не молчи, скажи что-нибудь.
Она отвела взгляд от его лица.
— Ты плачешь?
— Нет, я не плачу. — Ее глаза были сухими и блестящими. — Я кричу, — шепотом сказала она, — разве ты не слышишь?
— А что ты кричишь? — тихо сказал он.
— У нас, как всегда, очень мало времени.
И Лара бережно — кончиками пальцев — закрыта его глаза и медленно стала гладить: лоб, который безжалостно перерезали три глубокие морщины — не она наблюдала их рождение, слегка запавшие колючие щеки — не ей он говорил по выходным, что хочет ходить сегодня небритым, седеющие виски — не она, шутя, уверяла, что седина бобра не портит, и крупные, чувственные губы — не ее целовали они за сына и дочь. Она медленно гладила его лицо и запоминала, кодировала навсегда одной ей известным ключом — и эту седину, и эти морщины, на тон светлее ровного загара (нельзя хмуриться на солнце), и колючую шершавость щек, и обветренность губ. Она — на вечность — вносила в память и шум проезжавших машин, и редкие капли плохо завернутого крана, и запах чужой квартиры, тусклый, с примесью табака и неуюта, и маленький уголок вверху отставших обоев в дурацкий синий цветочек.
— Я никогда тебя не забуду.
— Лара, прошу тебя, дай мне год, — жарко дохнули губы, — всего год.
Она не ответила и только крепче обняла тонкими руками…
А на рассвете выпал снег. Лариса, задремавшая под утро, проснулась от холода и босиком прошлепай к окну закрыть форточку. Тут-то она и увидела это белое пушистое чудо, покрывшее землю и деревья, — не слякотное, не затертое ногами и не заезженное колесами, не загубленное безжалостной рукой дворника — воздушное, сверкающее, белоснежное чудо. Она, как в детстве, застыла у окна, зачарованная этим великолепием.
— Не стой на полу босиком, застудишься.
— Ты посмотри на это чудо! Это же настоящее волшебство, словно кто-то просыпал алмазную крошку — все сверкает и серебрится. Я не помню, когда видела такой снег!
— Иди ко мне, я согрею тебя.
— Кит, не ленись, встань, посмотри — это же просто сказка! Все белым-бело, а под фонарями искрятся алмазы.