И Машенька хорошо усвоила маменькины уроки. Действительно, глупость оказалась очень удобной ширмой, из-за которой можно было (о нет, не подглядывать, напротив!), не таясь, смотреть на людей широко раскрытыми глазами — так они менялись, думая, что рядом не равный собеседник, а глупый фон, на котором четче вырисовывается собственная мудрость. При неразумном, наивном слушателе можно, не стесняясь, высказывать все, что твоей душеньке угодно. И люди раскрывались перед простодушной Машенькой, как устрицы в ловких руках гурмана. В детстве девочки выбалтывали ей свои секреты и сплетничали друг про друга, не ожидая от Машеньки никакой реакции — лишь бы выговориться. В юности отбоя не было от кавалеров, уверенных, что эта хрупкая белокурая красавица слаба, беззащитна, наивна и так нуждается, бедненькая, в опеке, полагаясь на их здравый мужской ум. Машенька, крепко усвоив маменькины уроки, проверяла людей простодушием и наивностью, как лакмусовой бумажкой проверяется щелочь — что проявится? Проявлялись любопытные результаты: в своих откровениях и самоуверенности собеседник почти сразу, не осторожничая, раскрывал все слабости и достоинства. Но ведь и отцовские гены тоже, знаете ли, не сережки в ушах: захотела — вставила, расхотела — вынула. Дочь профессора, носителя старинной дворянской фамилии, Машенька обладала врожденным чувством благородства и такта, была крайне деликатна, совестлива и честна в отношениях с людьми. Плохих — сторонилась, к хорошим — прикипала всей душой. Используя переданный маменькой метод проверки людской сути (она называла его «тестирование глупостью»), Мария Забелина, в девичестве Хмельницкая, распознавала человека мгновенно и видела его насквозь, как водку в хрустальном штофе. Распознала она и Юлю Батманову, определив ей сразу и навсегда место в этом мире.
Но обо всем этом, а также и о многом другом не ведала Юлька, убаюканная негромкой мелодией Тото Кутуньо, льющейся из автомагнитолы. «Жигуленок», плавно тормознув, остановился. Юля открыла глаза.
— Ну вот, кажется, я выполнил бабушкин наказ и доставил вас к дому в целости и сохранности, — пошутил Юрий и повернулся к ней лицом. Его антрацитовые глаза оказались совсем близко, рядом, и, не отрываясь, смотрели на Юлю.
— Спасибо.
Две пары глаз — черных и синих — уставились друг на друга. Черная медленно приблизилась и замерла в паре-тройке сантиметров от синей. «Не закрывай глаза, дуреха», — вяло приказала себе Юлька. И закрыла. Юрий осторожно прикоснулся теплыми губами к веснушкам, притихшим на упрямо вздернутом носу и явно не желающим сдаваться атаке, защищающим честь хозяйки до последнего. Губы были мягкими и нежными. Но тут в носу что-то защекотало, засуетилось, закололо тонкими пиками, словно отражая нападение противника, — Юля, не выдержав, звонко, смачно чихнула:
— А-пп-чхи! — и открыла глаза.
Смеющиеся антрациты невинно поблескивали с водительского места. Юльку охватил легкомысленный восторг, и она от души, громко и весело расхохоталась. Заразительный смех, в котором сплелись два голоса — мужской и женский, заполнил салон машины.
У древних мудрецов не нашлось слов на эту выходку.
Глава 5
10 октября, 1982 год
Дышалось горячо, томно и сладко. Тело мужа по-прежнему обладало какой-то магической властью, и каждый раз близость с ним доставляла радость и наслаждение. Внезапно Васса в любимых руках дернулась и замерла.
— Ты что, малыш?
— Бо-о-ольно, — простонала она сквозь стиснутые зубы.
— Извини, — пробормотал Влад, замедлив ритмичные движения.
— Ты ни при чем, Владик, о-о-о! — Непроизвольный стон вновь разомкнул сжатые губы.
— Что с тобой, Васька? — Испуганный Влад оторвался от сладкого тела.
— Бо-о-ольно!
Васса уже не могла сдерживаться. Острая боль пронзила ухо и длинной раскаленной иглой прошила ключицу и правую грудь. «О Господи, что это со мной?» — испугалась она. Но боль внезапно исчезла, как и возникла, оставив после себя страх повторения.
— У-ф-ф! — выдохнула Васса. — Ничего себе!
Она попробовала вытянуться на тахте, потянула руки, ноги, повертела головой — хорошо, спокойно. Боль исчезла, будто вовсе и не бывало. Все это время Влад с тревогой молча наблюдал за женой. Убедившись, что ее отпустило, Васса повернулась к мужу и с игривой улыбкой спросила:
— Продолжим?
— Иди ты в баню, Васька! Что с тобой?
— Не знаю, Владик, — честно призналась она. — Острая и очень сильная боль за ухом. Но это было недолго — секунд десять-пятнадцать, двадцать максимум.