Вспоминая об этом, она и сейчас почувствовала, как охватывает ее слабость и тянет вниз, скапливаясь в коленках. «Черт бы побрал эти любовные романы с их штампами! — хмыкнула Юля, приходя в себя на задней площадке троллейбуса, где она тряслась, сдавливаемая Я со всех сторон. — Дамы, стряпающие их, наверняка были многолюбками. А если не сами, так их опытные подружки делились своими ощущениями. Точно пишут, ведьмы: слабеют ноги!» Вообще, она давно заметила, что банальности частенько оказываются самыми верными и точными истинами.
— Телецентр! — объявил водитель. — Следующая остановка «Кошенкин луг».
Девятка туг же опустела, телевизионная братия опустошила ее собой на добрых две трети. Прошмыгнув незамеченной на второй этаж, Юлька открыла дверь и юркнула в комнату. Усевшись за своим столом, она мечтательно уставилась на календарь, где красный квадратик с немым укором застыл на прошлой неделе.
— Юль, ты просмотровый заказала? — В комнату заглянул режиссер Федяев, с которым она работала над фильмом, призванным направлять молодое поколение на путь истинный. Не отрывая взгляд от календаря, ассистент режиссера утвердительно кивнула.
— А Горюнову позвонила насчет пересъемки? — не отставал Федяев.
Как творца очередной нетленки, его осенила гениальная идея изменить уже отснятый и даже частично смонтированный эпизод. И Юле пришлось буквально стоять на ушах, чтобы выбить технику и время для пересъемки. Она с сожалением оторвалась от изучения обиженного календаря.
— Конечно, Иван Степаныч. Он в курсе.
— Молодец! — одобрил взлохмаченный гений. — А ты что это так внимательно изучаешь?
— Прикидываю, какие дни для озвучки выбить. У Горюнова же скоро премьера, он в театре пропадает. Сами слышали, как жаловался вчера, что света белого не видит, — бесстыдно врала «молодец», глядя невинными синими глазами.
Федяев одобрительно захлопал ресницами. Гений от кино обладал потрясающими ресницами: густыми, длинными и пушистыми, чем пробуждал восторг и вызывал черную зависть в женских сердцах съемочной группы. На столе зазвонил внутренний телефон.
— Ладно, пока. Выглядишь, кстати, неплохо, — одобрил режиссер внешность ассистента и исчез за дверью.
Юля сняла трубку.
— Слушаю.
— Юля, зайди ко мне.
«О-о-о, — мысленно простонала Батманова, — не дадут подумать человеку!»
— Хорошо, Александр Яковлич, уже иду.
Сегодня ей явно не везло. Сначала Федяев (черт бы его побрал!) оторвал от важного (!!!) дела, теперь начальство ею интересуется. А что такого она натворила? В график, за исключением пересъемки злополучного эпизода, они укладываются (и в этом, кстати, немалая заслуга ее, Юлии Батмановой), все свои обязанности выполняет честно и добросовестно, недаром с ней так любят работать режиссеры. Почему же сегодня ей нет спокойного житья? Добросовестный ассреж как-то подзабыла, что именно отсутствием покоя она и дорожила больше всего в своей работе. Ведь раньше всем твердила: «Fastidium est quies»[7].
Разговор с начальством оказался, как всегда, коротким/ Вернее, это был монолог зама главного, на фоне которого блеющие вставки типа: «да-а-а, Александр Яковлич», «a можно, Александр Яковлич?» и «я поняла» — выглядели жалкими и неубедительными. Конечно, cuius regio, eius lingua[8]. А главное, робкие Юлины попытки высказать свою точку зрения не смогли изменить принятого решения отослать ее в Таллин вместо заболевшей Аллы Чугуновой. В другое время Юля бы скакала и верещала от восторга: она обожала этот чопорный город с его готическими башенками и узкими улочками, а в актера, игравшего главную роль, была влюблена с детства, но сейчас… Черт, как это было некстати!
— Когда мне выезжать, Александр Яковлич? — уныло поинтересовалась она, поняв, что против лома нет приема.
— А вот сегодня и отправишься.
— А… — открыла рот Юля, втайне надеясь, что отсутствие билета по крайней мере отсрочит командировку.
— А билет, Батманова, уже есть. Зайдешь в производственный отдел, возьмешь.
— Александр Яковлич, а как же Федяев? Я же с ним paботаю! — радостно спохватилась федяевская правая рука.
— Я знаю. Ты его на две недели вперед обеспечила. Одну неделю перебьется и без тебя. Все, Юль, я занят. Свободна.
Она молча повернулась и поплелась вон из кабинета. Идиотские ответственность и исполнительность! Ведь знала же, что можно сослаться на занятость у Федяева и отказаться. Никуда бы не делись, другого(-ую) бы нашли. Так нет же: если партия скажет «надо» — комсомол ответит «есть». Тьфу! От досады она чуть не заплакала. Сегодня же у нее свидание! А как предупредить? Ведь даже рабочего телефона нет. Решит, что она вертихвостка какая: хвостом покрутила и сбежала. На доступном языке — продинамила. Каюк иминкри![9] Мелькнула мысль: позвонить Марье Афанасьевне. Однако спасительная ниточка была тут же оторвана. Нет, не стоит. Отчего-то не хотелось признаваться старушке, что встречается с ее внуком. «Ладно, — вздохнула Юля, — будь что будет».