Она молча кивнула. Ее опять стало поколачивать — мелкой, мерзкой, трусливой дрожью.
— У меня есть женщина. Не москвичка. Встречаемся уже полгода, раз в месяц, когда она приезжает ко мне. Или я к ней, — негромкий голос был безжизненным и никак не походил на голос счастливого любовника. — Может быть, я ее и люблю. Не знаю. Может быть, люблю до сих пор тебя — иногда мне так кажется… Иногда я думаю, что не смогу жить без нее, иногда — без тебя. Я ни в чем еще не уверен.
— За что? Почему? — еле слышно спросила Лариса.
— За что?! Почему? — Он отвернулся наконец от черного проема, из которого несло сыростью и холодом, замораживая и без того окоченевшую Ларису. — Ты спрашиваешь — за что?! — И в упор, не мигая, уставился на нее. На побелевших скулах перекатывались желваки. — Спустись на землю, русалка ты моя ненаглядная. Ты же витаешь в облаках! Или плаваешь в пучине, хрен тебя знает! Живешь в придуманном тобою мире. — Холодный голос безжалостно стегал словами. И очень больно. — Ты же не ходишь по земле — плывешь над ней. Не спишь с мужем, не грешишь, уж лучше бы грешила, в конце концов, как другие! Ты не живая — мраморная! Да и мрамор теплеет, если его руками погреть. Русалка! В тебе же не женская — холодная рыбья кровь!
— Зачем же ты тогда женился на мне? — потрясенно прошептала она.
— Да потому что любил тебя!
Его подбородок вдруг задрожал. Он отвернулся к окну и медленно погасил окурок в пепельнице. Наступило молчание. Лариса крепко сжала зубы — они тоже предавали, выдавая ее состояние барабанной дробью. Игорь повернулся к ней. Его лицо было спокойным, только очень белым.
— Ты хоть знаешь, что такое любовь, Лара? Когда ни есть, ни спать, ни дышать, ни жить — невозможно! Koгда за один взгляд, за одну улыбку, за одно ласковое слово — я был готов отдать все, что у меня есть. Наверное, даже жизнь… Вот так я любил тебя, милая моя. — Игорь подошел к дивану и тяжело, как старик, опустился на него. — Я думал, что меня хватит на двоих. Ошибся. Ошибочка вышла, барыня, — горько усмехнулся он.
— Не ерничай, пожалуйста. Тебе это не идет, — тихо попросила Лара.
— Да это самое малое, что мне не идет. Мне не шло, когда я, будто милостыню нищий, выпрашивал тебя в постели — ты помнишь? Мне не шло, когда я, как мартовский кот, гонялся за бабами по улицам. Мне совсем не шло, когда я, сухой кучкой дерьма, катился вниз, по наклонной — и врал, врал, врал… А уж как мне не пошло влюбиться без памяти, как последнему дураку, не в живую женщину — в каменную, прекрасную статую. В холодную русалку зеленоглазую.
Не меняя черт лица, он старел прямо на глазах — и Лара вдруг четко увидела, каким он будет лет через тридцать: благообразный старик с потухшими карими глазами и безжизненным лицом, обтянутым тонкой бледной кожей.
— Впервые за последние годы я сказал тебе правду. Решай.
— А у тебя не хватает мужества самому принять решение?
Ее отпустил мерзкий колотун. Было просто очень устало и пусто — мертво, давило тяжестью и побыстрей хотелось закончить этот бессмысленный теперь разговор. И так все стало ясным. Он — жертва безразличия жены, вынужденный искать свое новое счастье на улицах. А может, и не только на улицах — в аэропортах, на вокзалах, в магазинах, санаториях, куда ежегодно отправлялся поправлять свое здоровье, — словом, везде, где только может ступить нога молодого здорового мужчины, решившего найти себе пару. Такую же молодую и здоровую, не испорченную комплексами (совестью, например). Что ей, тоже рыскавшей повсюду в поисках своей половины, его семья, его ребенок, его дом? Так, ерунда, не стоит и внимания — обломки прошлой жизни. А она, Лариса, кто? Мраморная красавица, русалка с холодной рыбьей кровью, постельная незнайка и неумеха, мечтательница-эгоистка, разбившая сердце тому, кто ее боготворил. Ладно, пусть, хорошо — она согласна с этой схемой. Есть только одна неувязка, единственное «но», один пунктик, выпадавший из стройного логического умозаключения: она-то почему не побежала на улицу за своей новой судьбой? Разве сумел Игорь — сияющий и влюбленный — сделать ее счастливой?
Разве чувствовала она себя любимой и желанной? Разве не он, спустя всего год после рождения Стаськи, засыпал первым, ссылаясь на ранний подъем? А она, кусая от досады губы, осторожно (не разбудить бы!) выползала из постели и шла в ванную — высматривать на теле неведомые дефекты, которые (кто знает?), быть может, и отталкивали мужа. Из зеркала на нее смотрела высокая молодая женщина, длинноногая, с полной грудью, тонкой талией и стройными бедрами. Матово светилась гладкая кожа, хрупкие плечи были покрыты волнами волос. А из прозрачных зеленых глаз — друг за дружкой — катились слезы. Как там он спросил? «Ты помнишь, Лара?» Как же ей не помнить! Ведь из таких ночей складывались месяцы, годы ее женской судьбы. Это правда, до рождения ребенка она относилась к сексу равнодушно, спокойно принимая ласки. Но материнство ее изменило — в ней проснулась женщина. Живая, страстная! Знал ли об этом Игорь? Вероятно, нет. Ему уже тогда было с ней скучно. Но разве сейчас расскажешь обо всем? Да и зачем? Чтобы начать длинную перепалку взаимных обвинений и упреков? Кто кого? А Стаська? Как же быть с ней? Ее-то как уложить в эту схему? Какое место определить любящему, абсолютно не повинному в их разборках ребенку?! К горлу подкатил ком, стало трудно дышать.