Открыв дверь в тамбур, она с удивлением увидела, что не одна страдает бессонницей. Спиной к ней стоял мужчина и неотрывно смотрел в черноту пробегающей за окном ночи. Лариса уловила запах дорогих сигарет «Мальборо», которые сама не так давно (Боже мой, целая вечность!) курила в кабинете Гаранина. Повернувшись на грохот открываемой двери, любитель ночного перекура оказался лицом к лицу с вошедшей, и она узнала в нем соседа по купе. Глаза его сияли возбуждением, губы растягивала довольная улыбка.
— Не спится? — посочувствовал доброжелательно.
— Нет, — уныло призналась отвергнутая Морфеем.
— Животных надо было посчитать, говорят, помогает, — дал совет тамбурный собеседник, по совместительству купейный попутчик.
— Пыталась. Не помогает, — вздохнула она.
— Это бывает, — весело согласился ночной бодряк. — Я думаю, у молодой красивой женщины всегда есть над чем поразмыслить. А вы, как мне кажется, еще и умны. Вот вам и повод для бессонницы — заложен в вас самой.
— А вам, наверное, не привыкать к ночным бдениям? — спросила Лариса, оставив комплимент без внимания. И пошутила: — Мне кажется, что вы день с ночью перепутали. В вас такой заряд бодрости, как будто сейчас не два ночи, а полдень, да еще приправленный парой литров кофе.
— И это есть! — хохотнул он.
— Простите, Бога ради, за любопытство: вы — ученый?
— Почему вы так решили? — изумился попутчик.
— У вас такой вид, будто вы научное открытие сделали.
Он весело, от души, расхохотался, обнажив крепкие белые зубы.
— Ха-ха-ха, вы правы! В некотором роде — да. Отсмеявшись, достал из кармана брюк маленькую фляжку с красивой пробкой на цепочке и протянул Ларисе: — Хотите глоток?
— Спасибо, нет.
— Напрасно. Это очень хороший, выдержанный коньяк. Настоящий, а не тот суррогат, что в магазинах продают. Презент друга из Еламы, — пояснил он. — Есть такое местечко на границе Азербайджана и Дагестана. Вы никогда там не бывали?
— Нет.
Он отхлебнул из фляги. Лариса успела заметить нечто похожее на старинный герб и под ним краткую надпись, Я сделанную витиеватыми письменами. Ночной собеседник перехватил ее взгляд.
— Старинная вещица, настоящее серебро, — любовно похлопал флягу по пузатому бочку. — Друг подарил, арабист. А надпись сделана арабскими буквами и переводится как «пленное вино». Эти слова принадлежат Рудаки. Вы любите Рудаки?
Она неопределенно пожала плечами.
— А я люблю. У нас его мало печатают, все больше Исаева да Михалкова. А он был удивительный поэт! И с непростой, можно сказать, трагической судьбой. Сначала жил во дворце Саманидов, писал стихи, был богат и знаменит. Потом впал в немилость, его турнули из дворца. Ослепили. Умер в своей деревне, в нищете. Что вы хотите? Бедняга жил на рубеже девятого-десятого веков — мрак! Да еще и в Персии. Какой же талант это выдержит? Я ведь сам о нем ничего не знал, пока флягу эту Димыч не подарил. Надпись мне очень понравилась. С нее и пошло. — Он опять закурил. — Нет, вы послушайте:
Ну и так далее. Красиво! — И восхищенно цокнул языком.
Читал он так вкусно, с таким наслаждением, что Лариса невольно заразилась его восторгом и даже почувствовала себя слегка хмельной от всех этих шелковых «эль», льющихся в уши.
— Отличные стихи! За них можно сделать еще глоток. — Отхлебнув чуть-чуть, он завинтил пробку и опустил флягу с ее содержимым в карман.
— Счастливый вы человек! И интересный. Поэтов любите, которых мало кто знает, друзей у вас много, — сказала Лариса, доставая вторую сигарету.