— Не может быть! — ахнула слушательница.
— То-то и оно! — Рассказчик торжествующе смотрел на бестолковую: наконец-то ее проняло.
— Аркаша, как же это возможно? В квартире — лето, а за окном — осень?! Это окно — барьер во времени, что ли?
Аркаша сделал большой глоток кофе.
— Тьфу ты, черт, горячий!
— Я же тебя предупреждала, Кашечка: пей осторожно.
— Ничего страшного, милая. Так вот, — продолжал он, подогреваемый изумлением, — открывает муженек окно и видит их двор, только другой, необычный какой-то — чистый, ухоженный, с клумбами красивыми, а во дворе бородатый дворник листья желтые метлой в кучу сметает, фартук поверх зипуна, а на груди бляха металлическая.
— А бляха зачем? — спросила обалдевшая слушательница.
— Каждый дворник до революции должен был носить на груди металлический жетон с выбитым на нем личным номером. Но это неважно, не в этом дело.
— Ты слушай, Ларочка, самое интересное-то впереди, — посоветовала Ташечка, как видно знающая эту тайну назубок, до мельчайших подробностей.
— Так вот, инженер-то наш…
— Кто? — не поняла Лариса.
— Ну муж этой женщины. Он же инженер, я говорил об этом, — в голосе Аркаши прозвучали нотки упрека.
— А, ну да, извини, забыла. — Бестолковая приготовилась внимать дальше.
— Я и говорю, инженер-то парень был сообразительный, сразу просек, что время за окошком — не наше, не советское. И говорит дворнику: «Эй, любезный, а скажи-ка мне, какой у нас нынче день?» «Четверг будет, ваше благородие», — дворник с почтением сдернул картуз. Барин был строг, говорил важно, одет странно. Может, из дальних стран откуда приехал к их сиятельству, а может, из самого Парижу — одежа-то чудная, сроду такой не видывал. «Ты мне, бестия длиннобородая, год сказывай! — рявкнул инженер, входя в роль барина. — Год-то каков будет от Рождества Христова?» «Ох, господа эти, прости господи, — вздохнул дворник, — не живут — Чудят!» Но ослушаться не посмел и ответ, хоть вопрос и дурацкий был, выдал сразу: «Тыща осемьсот осемьдесять осьмой, барин, от самого Рождества Христова и есть». «Мать честная! — Бедный инженер с трудом удержался на ногах. — Хорошо, ступай». Он вяло взмахнул рукой, отпуская дворника, и сполз на пол — ноги больше не держали. Жена, естественно, все видела и слышала, а потому оказалась на полу пораньше мужа. «Маша, — прошептал обалдевший инженер, — забудем все плохое, что между нами было. Давай махнем через окно, вместе, а? Не могу я жить здесь!» — Аркаша завистливо вздохнул, прервавшись. — Дальше, Лара, шла сплошная антисоветчина пополам с матом. Тебе это неинтересно, я это пропускаю.
— Конечно, Аркаша, — согласилась Лариса, — а кончилось-то чем? Какой конец у этой истории?
— Естественный, разумеется! — развеселилась Ташечка.
— Я бы от тебя, милая, не ушел, — Аркаша погладил жену по руке. — Ни на какой век не променял бы.
Ташечка, довольная, засияла, а Лариса невольно ей позавидовала.
— А закончилось вот чем. — Рассказчик невозмутимо допил остывший кофе. — Инженер стал уговаривать жену уйти из этого времени. Говорил, что специалист он хороший, в институте два курса отличником был.
Обещал, что не пропадут, что в девятнадцатом веке такие, как он, на вес золота, что они ни в чем не будут нуждаться, заживут наконец как люди, достойно, а не будут прозябать в этом тараканьем рассаднике еще лет двадцать, пока местком не выделит им однокомнатную квартиру перед пенсией.
— И она не согласилась?! — изумилась Лариса.
— Нет, не согласилась, — ответил Кашечка, явно опечаленный бабьей дурью.
— Дура! — вынесла свой приговор Ташечка.
— Ей путевку соцстраховскую в Сочи обещали, на двоих, — пояснил Кашечка. — В протоколе было записано, что она очень плакала и переживала, потому как теперь этой путевки ее могут лишить.
— А инженер? Ее муж перешел в другое время?
— Естественно. Поцеловал жену на прощанье, сказал последнее «прости», сиганул в окошко — и был таков. С чего и началась вся заваруха, которая была описана в протоколе.
— Не любила она его, вот что я вам скажу! — авторитетно заключила Ташечка. — Вот ты, Ларочка, разве не пошла бы за своим мужем куда угодно?
— Пошла бы, — соврала Лариса.
— То-то же! И я пошла бы, — она поцеловала мужа в макушку, — и любая любящая женщина пошла бы.
Аркаша взглянул на часы:
— Девочки, может, для начала пойдем пообедаем? А девятнадцатый век подождет, а?
Лариса даже не знала, верить этой истории или нет:
— Ну, ребята, вы меня сразили! Неужели это правда?