Через две недели любой читатель будет ржать и всхрюкивать, когда ему расскажут еще что-нибудь животрепещущее «из-под земли».
Некоторое время я с болезненным любопытством пытался вычислить в уме, какова будет скорость кабины при входе в атмосферу, если энергошнур внезапно оборвется, то есть отключится, на половине дистанции. Я не мастер устного счета, поэтому добился только усиления головной боли, а числа получались одно несуразнее другого. Затем я сообразил, что искомая величина никак не может превышать одиннадцати километров в секунду, и немного успокоился. Возможно, нам удастся не сгореть в атмосфере, а просто разбиться – стенки кабины вроде толстые, сразу не расплавятся. Все-таки легче.
А может, предусмотрен аварийный парашют?
Как же, жди. При их режиме секретности что упало, то пропало, и им еще придется сделать так, чтобы пропало для всех и навсегда. Тут не парашют подошел бы, а хороший заряд пластита – разнести кабину на мелкие фрагменты еще до входа в плотные слои…
Перегрузка постепенно уменьшалась. По-видимому, энергошнур тянул нас с постоянным ускорением около одного «же», а вот земная гравитация слабела по мере удаления от планеты.
Стерляжий дремал. Третий пассажир спал и даже похрапывал. Не то они мне доверяли, не то считали, что я не настолько глуп, чтобы для забавы отыскать и понажимать какие-нибудь кнопочки, а скорее всего, изнутри попросту нельзя было ни повредить кабину, ни управлять ею.
Когда резко грянул зуммер, третий пассажир зевнул и потянулся. Стерляжий потер глаза и пихнул меня в бок:
– Не тошнит?
– Вроде нет пока, – ответил я. – Голова болит только.
– Наплюй на свою голову. Сейчас будет невесомость, секунд двадцать, не больше. Летать не советую, лучше держись вот за эти ручки. Если затошнит, постарайся продержаться до появления тяжести. Пакеты в ящике у тебя над головой.
Пакет мне и вправду понадобился, но не от невесомости как таковой, а от того, что кабина вдруг начала стремительно заваливаться набок. Но двадцать секунд я все же вытерпел, хотя под конец мне казалось, что содержимое желудка вот-вот брызнет из ушей.
– Брось пакет вон туда, – отодвинувшись от меня, произнес Стерляжий и указал на то, что я решил именовать урной. – У тебя что, плохой вестибулярный аппарат?
– Был хороший, пока меня не огрели по затылку, – вымучил я, борясь с икотой. – А что случилось?
Он пожал плечами:
– Перевернулись и приняли энергошнур с «Грифа» кормовым приемником, вот и все. Нас начинают тормозить. Или ты любитель прогулок по потолку?
Я отрицательно замотал головой. Не знаю, любимец ли я техники, как считают Стерляжий и Эвелина Гавриловна, но я точно не муха и не летучая мышь.
– Кстати, что мы везем в коробках? – спросил я. – Не секрет?
– Какой там секрет. Еда это. Космические рационы. Мы закупаем у Роскосмоса те, у которых кончается срок годности. Не боись, отравлений пока не было. Есть хочешь? Можно вскрыть.
Какое там есть! Я что было сил замотал головой. При одной мысли о еде мне едва не сделалось дурно по второму разу. К тому времени, когда я пришел в себя, Стерляжий снова заснул.
Я отметил, что мой вес уменьшился – теперь Земля «тянула» вверх, хотя кабина «падала» вниз. Мне стало скучно. Надо мной висел шар Земли, а я не имел никакой возможности его увидеть. Ну какого черта конструкторы кабины не вмонтировали в эту жестянку пару иллюминаторов или не присобачили к наружной обшивке телекамеру? Все-таки веселее было бы ехать.
Именно ехать – в лифтах ездят, а не летают.
Меня вдруг разобрал дикий смех. Сначала я изо всех сил пытался удержать его внутри, но мои клапаны вырвало с корнем, и я затрясся, как эпилептик.
– Ты чего? – спросил Стерляжий.
– Мыс Кеннеди… – выдавил я и снова зашелся в хохоте. – Байконур… Этот французский космодром, как его… Куру…
– Ну и что?
– Ракеты… – через силу вымучил я. – До сих пор… ракеты в космос запускают…
– А, вот оно что, – с облегчением сказал Стерляжий. – Ты предупреждай. Я уже подумал, что ты припадочный. Да, запускают. И будут запускать. И проектировать новые носители тоже будут. Но это их дело, а не наше.
Я подвыл, не в силах больше хохотать. Мир перевернулся. Пирамида Хеопса сделалась круглой и укатилась в пустыню, бренча, как погремушка, запрятанным внутри саркофагом. Статуя Свободы наклонилась и подожгла Атлантический океан. В Сибири оттаял мамонт и забодал нефтяную вышку. А я еду в космос в кабине лифта.
Моя истерика стихла не раньше, чем выжала меня досуха. Третий пассажир давно храпел, уронив голову на грудь. Если бы он пристегнулся ремнем, ему не пришлось бы просыпаться на время наступления невесомости. Никаких ремней, однако, не было. И сиденья – жесткие, как на вокзале в зале ожидания. Поездка без плацкарты… Такое впечатление, что конструкторы больше заботились о надежности, чем об удобствах или, скажем, о дизайне. Главное – доехать, здравый (хотя и раздражающий) советский подход… А впрочем, почему непременно советский? Во всем мире клети для спуска шахтеров в шахту не отличаются ни комфортом, ни изяществом. Не слишком ли многого я требую от клети?