Кое-как мы продрались через кусты (она так и держала мою руку в своей), и здесь уже было совсем темно: наверное, кусты сходились над головой.
Я ничего не видел, но догадался, что мы находимся как бы в комнатке без окон: стены и потолок - листья, а земля - пол.
Вдруг мне в глаза резко ударил свет.
- Не бойся, это фонарик, - сказала она.
- С собой был? Что же ты его не зажгла? - спросил я.
- Нет, он у меня здесь лежит. Садись.
- Куда? - В глазах у меня плавали от яркого света белые круги, и я все еще ничего не видел. Потом рассмотрел два деревянных чурбанчика, сел на один, Натка - на второй (только теперь она отпустила мою руку, и мне стало как-то пусто), и я увидел, наконец, что это, точно, небольшая, без окон, комнатка из листьев, а в середине ее - деревянный ящик с крышкой.
- Что за ящик? - спросил я.
Она молча встала, снова взяла меня за руку, подняла с чурбанчика, выключила фонарь, и я услышал в темноте, как она откинула со скрипом крышку этого ящика.
- Наклонись, - сказала она шепотом.
Я наклонился и чуть не вздрогнул: она включила фонарик, и два темных лица, ее и мое (я не сразу догадался, что это мы), и желтый ровный свет фонарика над нашими головами отразились не то в близком, не то в далеком зеркале в черной раме.
- Что это? - прошептал я.
Она снова выключила фонарь, захлопнулась крышка ящика, мы сели, она отпустила мою руку, зажгла фонарь…
- Это колодец, - сказала она. - А глубоко, почти на дне - вода. Знаешь, что такое колодец?
- Читал, - сказал я. - Из него в старину брали воду.
- Да, - сказала она. - В нем очень вкусная вода, потом как-нибудь я дам тебе попробовать, - с водопроводной не сравнить. До нас, я даже помню, здесь были не то оранжереи, не то какое-то опытное хозяйство, наверное, здесь довольно симпатичные люди работали, может быть, какие-нибудь седые старички и старушки - постоянно брали из колодца воду, ухаживали за ним - иначе вода никогда не была бы такой свежей - я знаю, читала… А потом, когда оранжереи снесли, а территорию отдали Высшей Лиге и стали строить эти коттеджи, строители сюда и не сунулись - кусты и кусты. И папа с мамой ничего не знают, я им не говорю.
- Потому что тайна? - догадался я.
- Да, но не только. Я боюсь, что они велят его засыпать.
- Почему? - спросил я. - Что им - жалко что ли?
- Нет, просто нефункционально: дыра в земле - для чего она нужна?
- Засыпать тоже нефункционально, - сказал я. - Лишняя трата времени и сил. И землю доставать надо.
- Не знаю, не знаю, - сказала она. - Я не уверена, что они велят засыпать, но на всякий случай боюсь. Иногда, когда жарко, или просто так, я беру кружку, привязываю ее на веревочку и достаю и пью воду - знаешь, как приятно тащить ее наверх: кружка раскачивается, вода из нее проливается и плюх-плюх-плюх обратно в колодец. И вообще здесь хорошо посидеть ничего не делая. А когда папа ездит в Штаты, или во Францию, или в космос летит и берет маму с собой, я достаю воды побольше и мою пол в коттедже, не ПМ-3, - жуткая все-таки машина, вечно плюется пастой Жази во все стороны, - а просто тряпкой. Ползаю, ползаю, мою… У нас пол не из пластика, а дубовый паркет - папа так хотел, а на мою комнату даже не хватило, просто доски - ты заметил? Ужасно приятно - пол влажный, чистый и пахнет, уж как он пахнет, ну, просто…
Неожиданно она замолчала, и мы долго сидели молча, и мне хотелось взять ее за руку или рассказать про папу, вернее, и то, и другое, но я никак не мог на это решиться, никак, все во мне ныло, и тут она сказала незнакомым голосом:
- Пошли, я провожу тебя до калитки.
Мы вылезли из зарослей и по мокрой поляне, по тропинке среди кустов и клумб (я подумал, что это, видно, она, Натка, возится с цветами), а после - по дорожке дошли в темноте до калитки, и она ее открыла. Я вышел на улицу, полминуты мы еще постояли молча, потом она сказала:
- Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Неминуемо!
И тут же мне захотелось зареветь оттого, что она сейчас уйдет, а мне надо будет вернуться домой, вообще оттого, что все было, было и вдруг - кончилось.
- Натка! - неожиданно для себя крикнул я шепотом. - Я люблю тебя, влюбился!
Я рванулся убежать, но не смог.
Она засмеялась, захлопнула калитку и быстро пошла к коттеджу. Что-то треснуло во мне, сломалось, вдруг я успокоился и сказал громким, противным, бойким каким-то голосом:
- Я дарю тебе хомяка. Бери, он твой. Пусть он живет у тебя!
И услышал откуда-то из полутьмы:
- Спасибо.