- Нет, - сказал я. - Мама только на обед дала.
- Ну, пойдем, - говорит. - Возьму тебе мороженого.
Я обрадовался, честное слово, как маленький, и пошел его провожать.
Он взял себе хрустящий вафельный шарик с пломбиром, а мне целых два, и мы минут пять еще трепались о всякой всячине.
- Зарплата-то тебе полагается? - спросил он. - Чтобы сделать какую-нибудь шикарную покупку?
- Не знаю, - сказал я. - Вероятно. Разговор был - я слышал.
- И что решил купить с получки? Думал уже об этом?
- Да нет, - говорю. - Может, часть денег отложу на новый роллер, или спиннинг куплю голландский - со скрытой катушкой.
- Про мать подумал? - говорит.
- Н… Ну… маме - большой филадельфийский торт, - сказал я. - Может, еще к букинистам заскочу - куплю какой-нибудь редкий старинный экземпляр романа братьев Стругацких…
- Мечты! - сказал Палыч. - Ты смотри, Лига вполне может решить выдавать зарплату не тебе, а отцу или матери. Я, бы лично на их месте так и поступил.
- Ладно, Палыч, - сказал я. - Пока, я помчался на «Пластик» - работать пора.
Он мне подмигнул, и мы попрощались.
Я бежал в лабораторию, доедая второй хрустящий вафельный шарик с пломбиром, и думал, что вот - все верно: права-то детские.
Но это были, так сказать, веселые мысли - одно баловство.
В тот вечер, когда мы с Наткой глядели в ее колодец, я возвращался домой в совершенно перевернутом настроении, диком, непонятном каком-то, и все думал (именно одна, именно эта мысль неизвестно отчего вдруг прицепилась ко мне): сказал папа маме или нет, что я стал руководителем группы, в которую входит и он, папа.
Конечно же, он сказал, я сразу это понял, когда вернулся домой. В их комнате света не было, мама сидела на кухне одна.
- Промок, милый? - спросила она как-то особенно ласково и очень грустно. - Пирожки с картошкой еще теплые.
- Ерунда, - сказал я. - Дождь кончился.
- Кушать будешь?
- Нет, неохота, я замотался, пойду спать.
- Ну, ложись. Даже свекольника не хочешь?
- Нет!
- Ну, спокойной ночи. Папа уже спит. Он очень устал сегодня. Утром не ищи пирожки с картошкой, я заверну вам вместе.
Я кивнул, тут же мы неожиданно посмотрели друг другу прямо в глаза, и оба отвернулись. Я быстро принял душ и ушел к себе в комнату.
Я разделся не зажигая света, лег и вдруг понял, что мне не хочется, не хочется, не хочется думать об этой истории с папой, и о Натке думать не хочется, буду думать о чем-нибудь другом, приятном, решил я, но о чем именно - я так и не сумел придумать, мне все не нравилось, все, и я уснул, совершенно сбитый с толку. Помню только, что снова мелькнула мысль - завтра на работу.
Дни покатились однообразные и совершенно одинаковые. С третьей и девятой молекулами мы справились быстро, а семнадцатая совершенно не хотела ломаться, и подтянуть ярусность до четырех не удавалось никак.
Дома все было вроде бы нормально, как и раньше, но я-то знал, чувствовал, что это не так. По вечерам я старался не сидеть дома, просто болтался по городку и по тихим улочкам на окраине, и все думал, как же мне быть - я совершенно не собирался жить дальше так, как жил эти дни, но что именно мне делать - нет, этого я не знал. Все путалось у меня в голове, я даже догадался, что вообще очень смутно себе представляю, почему так плохо то, что случилось; гуляя, я заставлял себя рассуждать вслух, последовательно и внятно (никогда раньше со мною этого не было), и именно таким вот дурацким образом я дорассуждался до того, что самое-то плохое, оказывается, было вовсе не в том, что я, мальчишка, стал папиным начальником, а совершенно в другом; мне трудно было объяснить словами, в чем именно, но я чувствовал, что я прав, и скоро в этом убедился…
И еще я все время думал - может, я ненормальный? Другой бы человек на моем месте был бы счастлив от такого успеха, даже нос бы задрал повыше, а уж если бы его отец попал к нему в подчиненные - тем более: сколько бы шуток было, веселья!..
Иногда мне страшно хотелось пойти к Натке и все рассказать ей, но я не мог, нет, не мог я к ней пойти, я ее любил, вот в чем дело, а она меня - ни капельки, я был в этом почти абсолютно уверен.
Через несколько дней уехала мама - улетела в космос, на самую большую и далекую от Земли нашу «промежутку» - Каспий-1. Там работала врачом ее сестра Галя, и мама повезла ей шерстяную кофту, помидоры, несколько свеклин, любимые Галины конфеты с ликером «Орбита» и кое-какую специальную литературу. Мама, мне так показалось, улетала на Каспий-1 вся какая-то перевернутая - нервничала, что ли? Я подумал даже, что там, на Каспии, она первым делом расскажет Гале, что произошло на Земле и тут же позвонит домой и будет весело спрашивать, - ну, как, мол, вы там, а Галя будет сидеть рядом с ней и напряженно слушать мои или папины веселые отчеты.