Глава четвертая
— Давай постоим и посмотрим на звезды. Раньше я это очень любила, лишь в этом году изменила своим привычкам. Тебе принести что-нибудь выпить? Есть не хочешь? Горячее нам так и не подали!
— Так даже лучше, много есть вредно. Здесь такая тишина… Просто дух захватывает!
— Да. Вилла Тоески по ночам просто великолепна!
— В темноте тени кипарисов похожи на охраняющих нас стражников. Здесь все заботы уходят, кажутся далекими и неважными. А лунный свет… ты в лунном свете… Лаура, ты так красива сегодня…
— А мне все это видится по-другому.
— Touche. Я перегнул палку, ударился в романтику. Итак, про что наш фильм сегодня?
— Про небо. Небо — главный герой. А мы с тобой — маленькие букашки.
— Абсолютно бесполезные маленькие букашки встретились совершенно случайно.
— Малюсенькие незаметные точки на большом экране.
— Мне стало легче: я почувствовал себя таким ничтожным! В Милане подобную ночь даже представить себе невозможно, правда?
— Может, оно и к лучшему. Здесь, вдалеке от большого города, мы превращаемся в насекомых, которых в любой момент может съесть какой-нибудь жук или затащить в свою паутину паук.
— Его величество случай…
— Хватит, еще чуть-чуть — и мы начнем цитировать Леопарди, по части поэзии он убедительнее нас.
Почему ты боишься дать себе волю, Лаура? Показать себя чувствительной и хрупкой, пусть банальной, но настоящей? Если б ты знала, сколько ты теряешь, прячась при каждом удобном случае за иронию и сарказм!
— А я не знаю, дорогой мой Франче, я не знаю, сколько я теряю! Может, мы ни черта не знаем, потому что боимся узнать?
— Или потому, что уже слишком поздно что-то менять, пробовать жить проще, заглядывать вперед.
— Да просто чтобы понять.
— Тебе очень не хватает Стефано?
— Несколько лет назад я бы не смогла выглянуть в окно в такую ночь. Постепенно я научилась разговаривать с ним, я представляла себе, как он дремлет в кресле или смотрит с неподдельным восторгом идиотский фильм по телевизору.
— Как он любил идти против течения! Вечно сомневающийся Обломов в мире хронически деятельных людей, всегда и во всем уверенных.
— Точно, благородный молодой человек из прошлого века, который предпочитает проигрыш, потому что победа не бывает элегантной.
— И амбиции тоже, но свои амбиции он холил и лелеял. У него был талант, у твоего Стефано…
— Я знаю, у меня лежат сотни исписанных им страниц, они замечательны.
— Почему ты не разберешь их? Может, хватит на книгу?
— Я уже давно собираюсь это сделать, но не могу: слишком больно. Читаю абзац — и начинаю ощущать панический страх, не могу дышать: кажется, что он стоит рядом, и мы обсуждаем, вставить прилагательное или нет.
— Вы двое все время спорили о литературе, а я вам завидовал: счастливая, талантливая пара.
— А сколько бесценных советов он мне давал! Мне не хватает наших с ним разговоров в четыре часа ночи, споров о дневных происшествиях и о знакомых… Мы были редакторами нашего собственного журнала, который читали только мы одни.
— Идеальный, стопроцентно востребованный журнал.
— Так странно, я помню наши бесчисленные разговоры, но совсем не помню его тела, иногда я не могу вспомнить черт его лица, только уши: маленькие и смешные, как у ребенка.
— Почему у вас не было детей?
— Мы были молоды и уверены в том, что не хотим их, нам казалось банальным погрузиться в быт, превратиться в классическую семью. Красиво одеваться по воскресеньям и отправляться втроем в гости к бабушке и дедушке: в коляске ребенок с куклой, а мы несем бутылочки с детским питанием.
— Вы так это себе представляли?
— Именно. А мы так гордились друг другом, нам было так интересно вдвоем, нам казалось, что ребенок только разрушит нашу гармонию.
— Странно, бросалась в глаза ваша оригинальность, а не гордость. Ты знаешь, что вас называли иррациональной парой?
— Конечно. Кто бы мог подумать, что мы поладим: я — взбалмошная и общительная, и Стефано — обидчивый и замкнутый.