Третьим в списке располагался разговор с Катей. И это единственное, что удалось сделать.
Подруга подошла ко мне в общежитии в четверг — села на край кровати, сложила ладони на коленях и склонила голову. Лицо выражало только усталость и смирение. Она заговорила тихо, спокойно, без истерик.
— Прости меня, Саш, — её губы едва двигались, — я сглупила. Мне тройбан светит по «основам», вот и сорвалась на тебя. Я сразу хотела извиниться, но боялась, что ты не станешь слушать. Да и надеялась, если честно, вдруг ты и правда поговоришь с Евгением Геннадьевичем.
Она выжидающе замолчала. Перебирала пальцами по коленкам, теребила подол платья и успокаивалась, пока я не отважилась на ответ.
— Мне было очень обидно слышать такое от ребят, — мой голос предательски дрогнул. Я глубоко вздохнула, отгоняя непрошенные слёзы, и глухо продолжила: — Но особенно обидно было знать, что моя лучшая подруга считает точно так же. Словно я была виновата во всех грехах. Если ты не заметила, то я и Боря Коломенцев сдали проверочную на десять из десяти. Но не потому, что я умоляла Женю. Если хочешь знать, он меня вообще с недавних пор ненавидит. Я учила в перерывах между работой всё, усваивала, вникала, читала дополнительную литературу. Между прочим, Женя нам дал список книг, по которым можно готовиться. Но в библиотеке я видела только Борю. И, о удивление, сдали на отлично только мы с ним! — обиженно воскликнула. — Думаешь, я соблазняла преподавателя ради оценки? Думаешь, я бы стала это делать?
Катя посмотрела на меня своими большими испуганными глазами и медленно моргнула. По её щеке скатилась одинокая слезинка.
— Нет, Катя, я просто много готовилась, — процедила сквозь зубы и чуть успокоилась. — Даже если бы я пообщалась с Женей и попыталась уговорить разрешить пересдачу, то вряд ли бы он согласился. Конечно, я его знаю всего ничего, но мне кажется, в работе он не из тех людей, что идут на уступки. Так что лучше готовься, и закроешь свою тройку.
Подруга кивнула и собралась уходить.
— Мне было неприятно, — я всё равно продолжила свою пламенную речь. Меня уже было не остановить, слишком уж вдохновилась своими собственными словами и реакцией Тороповой. — Но я не держу на тебя зла. И ещё… — Катя посмотрела мне в глаза и замерла. Она ждала последний аккорд. — Я скучала по тебе.
— Я тоже, — плотину прорвало. Подруга принялась рыдать в три ручья, как белуга, вытирала слёзы рукавом платья и снова разводила сырость. В конце концов Катя кинулась ко мне на шею и продолжила делать всё то же самое, вытирая лицо моим капюшоном.
Именно так наш надтреснутый общажный мирок вновь встал на место, а расселина медленно стала затягиваться и зарастать. В университете все отреагировали на совместное с Тороповой появление достаточно бурно: парни стали комментировать, что мы с ней наконец помирились и восстановили нетрадиционные отношения.
Жизнь вернулась в свою колею, моя поддержка в виде подруги наконец снова начала давать надежду на лучший исход. Советы и комментарии Кати оказались незаменимы. Конечно, мы обе пытались контактировать во время ссоры со Светкой, но та приходила на учёбу всего пару раз. Окрылённая, красивая, яркая — влетала в кабинет, завораживая всех, громко здороваясь и хохоча над глупыми шутками ребят. Она приносила с собой непонятную лёгкость и простоту, делала все проблемы незначимыми и мелкими. Я радовалась, как ребёнок, когда она появлялась на горизонте в очередном броском наряде. Если бы я только могла знать, что творилось за завесой её тайны, что происходило в загадочных отношениях с неизвестным красавчиком… Она не рассказывала, мы не настаивали.
Время потихоньку шло, пыл Жени ослаб. Он снова начал поглядывать на меня. Исподтишка, мельком, когда большинство свидетелей пялились в листы или книги. Зато всё замечала Катя и передавала мне.
Наступил ноябрь, на улице выпала целая куча снега. Он сверкал на солнце, как тысяча алмазов, и походил на огромные куски ваты. Мы с подругой даже попытались слепить снеговика на радостях, только получилась странная неказистая глазастая кучка. С наступлением первых холодов родители звали к себе на выходные, хотели увидеться. Они мечтали всучить мне ненужное варенье и солёные огурцы, которые мы ели в общежитии раз в столетие. И я каждый раз отказывалась приезжать, ведь работу никто не отменял, как и учёбу, а поезд до нашей деревушки ходил раз в трое суток. Поэтому, когда мне удавалось впопыхах между делами пообщаться с мамой, она обижалась.
С каждой неделей учёбы нагрузка увеличивалась. Преподаватели не жалели нас, словно готовили к защите докторской, а не дипломной работы. Одногруппники в какой-то момент вообще отчаялись. Их долги уже намного превышали сданные зачёты, за что все учителя ополчились целиком на нашу славную двадцать вторую группу. Они считали: «Раз не учится большинство — значит не учится никто». Из-за этого нас стабильно таскали на ковёр к директору, отчитывали, пытались выбить дурь, угрожали. Ничего не действовало против разгильдяйства парней и девчонок.