Он еле-еле сдерживался, чтобы не разреветься.
– Но почему?
– Не знаю.
Сэм стыдливо покраснел. Как можно признаться Дон Хёну, что человек, которого ты считал своим единственным другом, был тебе вовсе не друг.
– Мне кажется, твоей бабушке не стоило так поступать, – вздохнул Дон Хён, – но прошлого не воротишь. Что сделано, то сделано. Да и Сэди огорчится, если ты не придешь.
– Ничего она не огорчится. Они закатят пир на весь мир. Там соберутся все ее богатые друзья и богатые друзья ее родителей. Она даже не заметит моего отсутствия.
– А мне кажется – заметит.
Сэм помотал головой.
– У меня нога болит, – застонал он. Он не привык жаловаться на постоянную, глодавшую его изнутри боль, но понимал, что, стоит упомянуть о ней Дон Хёну, и тот сразу перестанет на него наседать. – Болит не переставая. Я просто не могу идти, деда.
Дон Хён сочувственно кивнул.
– Тогда, если ты, конечно, не возражаешь, я отвезу Сэди подарок, который вы приготовили с бабушкой. Думаю, он ей понравится.
– Держи карман шире! Ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит. С чего вдруг ей понравятся мои детские каляки-маляки на обратной стороне конверта? – негодующе вскипел Сэм.
– А с того, – назидательно произнес Дон Хён, – что ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит.
Сэм прицелился, чтобы запулить чернилами в строку «И довольно!» – когда в комнату ворвался Маркс и спросил, не хочет ли он перекусить.
– Что это? – изумился Маркс, тыча пальцем в экран.
– Еще одна игрушка моего друга. Не такая интересная, как «Тебе решать», но довольно забавная.
Маркс присел рядом с Сэмом, и Сэм пододвинул к нему клавиатуру – играй.
Маркс выбрал неверную строку, и это стоило ему игровой жизни: экран заволокла жирная клякса.
– Это самая жестокая и самая поэтическая игра, которую я когда-либо видел! – воскликнул он.
– Ты знаешь еще какие-то поэтические игры?
– Ну, честно говоря, нет. А твой друг – башковитый. Но очень уж чудной.
Оба они – и Сэм, и Маркс Ватанабэ – родились в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году и были на год старше всех своих одногруппников. Маркс пропустил год потому, что работал в инвестиционной компании отца, Сэм – потому что провалялся в больнице. Двух более несхожих людей надо было еще поискать, и наверняка на первом курсе их поселили вместе только из-за совпавшего года рождения.
Общажную комнату для первокурсников в корпусе «Уигглсворт» дозволялось разделить перегородкой на две спальни (одну из них – проходную) или оставить как есть и, сдвинув к стене кровати, расчистить место для общей гостиной. Компанейский и общительный Маркс, не догадываясь, кто достался ему в соседи, надеялся уговорить Сэма не отгораживаться друг от друга, а соорудить маленькую гостиную и принимать в ней друзей.
Сэм въехал в комнату прежде Маркса, а Маркс, впервые открыв дверь их апартаментов, познакомился с вещами Сэма раньше, чем с их хозяином. При виде потрепанного жизнью компьютера с наклейкой из «Доктора Кто» на одной стороне корпуса системного блока и наклейкой из «Подземелий и драконов» на другой, а также огромного небесно-голубого обшарпанного пузатого чемодана на колесиках, легкомысленно набитого неподходящей летней одеждой, черной трости и крохотного ростка бамбука в горшке в форме слоника его кольнуло нехорошее предчувствие, что его сосед – одиночка, предпочитающий отгораживаться от внешнего мира стенкой.
Когда же Маркс увидел самого Сэма, губы его расплылись в широкой улыбке. Этот милый круглоголовый светлоглазый мальчик с азиатскими чертами лица походил на сошедшего с экрана героя аниме. То ли на Астробоя, то ли на одного из разношерстной орды невоздержанных на язык младших братишек, населяющих манги. Впрочем, по манере вести себя Сэм больше напоминал Оливера Твиста, родившегося в Южной Калифорнии и связавшегося с Ловким Плутом не для того, чтобы промышлять карманными кражами, а для того, чтобы толкать низкопробную марихуану. Его черные кудрявые волосы, разделенные на пробор, немного не доходили до плеч, глаза прятались за плохонькими а-ля Джон Леннон очками в тонкой металлической оправе, а тело скрывалось под грубой, смахивавшей на мексиканское пончо полосатой ветровкой. Голубые, вытертые почти добела джинсы зияли дырами, а из сандалий выглядывали ноги в толстых спортивных носках.
– Я – Сэм, – слабо, будто задыхаясь, представился он. – А ты, наверное, Маркс? Не знаешь, где тут по дешевке можно разжиться постельным бельем и полотенцами?