Выбрать главу

– Что со мной не так? Почему я Лаэрт, а не Гамлет?

Приятель растерялся.

– Ну, потому что сущность у тебя такая.

– Какая такая сущность?

– Ну, которая харизма или типа того.

– А что не так с моей харизмой?

Приятель глупо хихикнул.

– Слышь, братан, завязывай, а? Не ломай кайф.

– Но я хочу знать, – упорствовал Маркс. – Я серьезно спрашиваю.

Приятель-директор указательными пальцами растянул уголки век и изобразил узкоглазого уроженца Азии. Затем уронил руки и виновато улыбнулся.

– Прости, Маркс. Я в полном отрубе. Сам не знаю, что творю.

– Вот так номер, – присвистнул Маркс. – Обидно, знаешь ли.

– Не обижайся, красавчик.

Директор ухмыльнулся и поцеловал Маркса в губы.

Впрочем, Маркс был признателен ему за этот расистский жест. Теперь все стало на свои места. Его экзотическая, загадочная, пленительная, недостижимая азиатчина – его неотъемлемая и неизбывная часть – явилась камнем преткновения для театральной карьеры. Черт! Даже в студенческом театре актеру с азиатской внешностью не хватало достойных ролей!

Своей незаурядной внешностью Маркс был обязан матери-кореянке, рожденной в Америке, и отцу-японцу. По настоянию матери он ходил в международную токийскую школу, где учились детишки всех рас и народов и чьи стены защищали воспитанников от наводнявших Японию националистов. Разумеется, Маркс знал о неприязни японцев к корейцам в целом и к иностранцам в частности. Перед ним всегда находился наглядный пример – его американо-корейская мама, обучавшаяся в Токийском университете на факультете технологии и проектирования текстильных изделий и за все годы жизни в Токио так и не обзаведшаяся подругами. Что послужило этому препятствием – ксенофобия, замкнутый характер матери или ее несовершенный японский, – Маркс сказать затруднялся. Однако, проведя на Востоке большую часть жизни, он не сталкивался с той разновидностью расизма по отношению к азиатам, которая процветала в Америке. До поступления в Гарвард он ни сном ни духом не ведал, что во всех Соединенных Штатах – а не только в студенческих театрах – выходцам из Азии отводились для исполнения лишь ограниченные роли.

Через неделю после откровения директора Маркс перевелся с факультета английского языка и литературы (самого «театрального» направления, который Гарвард мог ему предложить) на экономический факультет.

Но та же неведомая сила, которая внушала Сэму непреодолимое отвращение к математике, манила Маркса на сцену. Ему нравилась даже не сцена как таковая, а прелюдия к сценическому действию. Его восхищала близость, возникавшая между сплоченной группкой людей, каким-то мистическим образом собравшихся вместе на короткий промежуток времени, чтобы творить искусство. Премьеры погружали его в меланхолию, а назначения на новые роли вызывали неуемную радость. Проведенные в университете годы он отмечал сыгранными спектаклями. Первый курс – «Макбет» и «Свадьба Бетти и Бу». Второй курс – «Микадо» и «Король Лир». Третий курс – «Гамлет» и «Двенадцатая ночь».

«Двенадцатая ночь» начиналась с кораблекрушения, хотя в тексте пьесы о кораблекрушении упоминалось вскользь. Нанятый университетом режиссер не поскупилась и потратила на грандиозное действо огромную часть раздутого университетского бюджета, выделенного в основном на то, чтобы она, как маститый профессионал, прививала студентам любовь к театру. Устроенное ею лазерное шоу превзошло все ожидания. Вихрились плотные и мрачные облака, хлестали мятущиеся волны, грохотал гром, бушевала гроза, клубился туман, и легкие водяные брызги обдавали лица сидевших в первых рядах театралов. Зрители были в восторге. Они ликовали, как дети, шквалом аплодисментов сопровождая каждое новое изобретение режиссера. Актеры в кулуарах иронизировали, что вообще-то Джулия грезила о постановке «Бури», а не «Двенадцатой ночи», но, так как судьба распорядилась иначе, весь свой нерастраченный режиссерский пыл она направила на сцену кораблекрушения.