Он потер маленькие ручки и предложил:
– Давайте баш на баш! Я вам представился, так уж и вы назовите свое имя, а то, согласитесь, как-то неудобно получается!
– Если вы – Порфирий Петрович, то тогда я – Родион... Родион Романович.
– Родион Романович Раскольников, как я понимаю? – Карлик снова усмехнулся. – Ценю ваше чувство юмора! Хотя вы на Раскольникова совершенно не похожи. Нисколько не похожи, батенька! Родион Романович очень ценил собственную драгоценную особу, ради нее он готов был жертвовать другими людьми, а вы жертвуете собой ради неизвестных и бессмысленных ценностей... Ради кого вы так страдаете, батенька? На кого вы работаете? – Он снова склонился над Павлом и прошипел, на этот раз не скрывая раздражения: – Все равно скажешь, щенок! Никуда не денешься!
Щелчок выключателя – и снова поток белого невыносимого света, мощный удар света в измученные глаза, в мозг, прямо в душу. Свет ударил, как нокаутирующий кулак, смяв волю, смяв сознание, смяв человеческую сущность Павла...
Он услышал чей-то хриплый, страдальческий крик: «Нет! Нет! Выключите!» – и не сразу понял, что это сам он кричит, пытаясь уклониться, укрыться от невыносимого сияния...
Свет погас так же неожиданно, как вспыхнул, и снова раздался вкрадчивый, елейный голос карлика:
– Ну как, батенька, вы не придумали ничего более интересного? На кого вы в действительности работаете?
– Фирма «Задруж», Хорватия... гибкая система скидок... особые условия для постоянных клиентов...
– Нет, дорогой мой, вы неисправимы! Какая там Хорватия? Уже то имя, которое вы себе избрали в качестве псевдонима, говорит о том, что мы с вами соотечественники! Какому хорвату придет в голову назвать себя Родионом Романовичем? Нет, батенька, пора сказать мне правду! Кто вас послал – Патрушев? Это он решил повесить убийство перебежчика на своих бывших коллег?
– Бывших коллег? – переспросил Павел, пытаясь не потерять ускользающее сознание, пытаясь выловить крупицы информации в окружающем безумии.
– Ну да! – раздраженно отозвался карлик. – А за кого вы нас принимали? За общество почитателей матери Терезы? За лондонский клуб филателистов? Когда-то все мы работали в Комитете, или в ГРУ, или в других спецподразделениях, но стали кому-то неугодны, не вписались в новые обстоятельства, не смогли поступиться своими принципами... но это не значит, что мы вышли из игры!
Голос карлика окреп, в нем зазвучали привычная обида и самоуверенность:
– Мы еще покажем новым хозяевам страны, на что способны! Мы еще покажем, на чьей стороне сила!
«Вот кто это такие! – понял Павел. – Бывшие сотрудники спецслужб... одна из тех тайных организаций, которую упоминают в связи с делом Литовченко... они, видите ли, решили посчитаться с перебежчиком, отомстить... но зачем он сказал мне это? Почему он раскрыл передо мной свои карты?»
И тут же он ответил себе: разумеется, потому что живым его из этой комнаты не выпустят.
– И теперь они хотят обвинить нас в убийстве Литовченко и натравить на нас Скотленд-Ярд! Хотят убрать нас руками англичан!
Карлик неожиданно замолчал, видимо, посчитав, что и так наговорил много лишнего, и продолжил совсем другим голосом – мягким и вкрадчивым:
– Вот видите, батенька, я был с вами откровенным... я сказал вам правду. Опасную правду. Так что теперь ваша очередь. Правду за правду – мне кажется, это вполне справедливо.
– Вам кажется справедливым такое положение, когда я связан, беспомощен, даже не могу закрыть глаза?
– Что делать, батенька, что делать! – Карлик притворно вздохнул. – Так устроен мир. Он основан на неравенстве. Так было всегда и так всегда будет. Кто-то сильнее других, кто-то богаче, кто-то умнее. Справедливость, равные возможности – это выдумки слабых. Кто-то связан веревками, как вы, кто-то – своими принципами. В данный момент вы – слабый, поэтому вам придется принять мои правила игры.
Он снова щелкнул выключателем, обрушив на Павла поток нестерпимого света, и выкрикнул дрожащим от ненависти голосом:
– Говори, на кого ты работаешь?
Еще мгновение, понял Павел, и его мозг сгорит в этих ослепительных лучах. Еще мгновение – и он сойдет с ума, его сознание распадется, растает, как льдинка на июльском солнце...
Он напряг все оставшиеся силы, рванулся, пытаясь спрятаться от безжалостного света, укрыться от него, защититься. Ремни намертво прикрепили его руки к подлокотникам, но ему удалось накренить кресло набок, раскачать его, и в следующую секунду тяжелое кресло вместе с ним с грохотом опрокинулось на пол. При этом, падая, кресло зацепило стойку с лампами, она тоже обрушилась, раздался звон бьющегося стекла и еще какой-то треск...
В первый момент Павел осознавал только одно: убийственный свет погас, он больше не вливался в беззащитные глаза, не сжигал его мозг. Хотелось лежать, отдыхая и ни о чем не думая, наслаждаясь благодатной полутьмой...
Но в следующее мгновение он осознал, что слышит чей-то глухой стон, и непонятный треск, и еще какие-то подозрительные звуки.
Павел приподнял голову, попытался сконцентрировать сознание, сконцентрировать зрение. Измученные глаза почти ничего не видели, и понадобилось несколько бесконечно долгих секунд, чтобы он наконец разглядел сквозь цветной туман окружающие предметы и понял, что происходит в комнате.
Падая вместе с креслом, он задел стойку с лампами. Стойка, в свою очередь, обрушившись, ударила по голове карлика, который теперь стонал, размазывая по лицу кровь и безуспешно пытаясь подняться на ноги. Кроме того, разбившийся светильник поджег ковер, и теперь густой бежевый ворс горел трескучим оранжевым пламенем.
За дверью слышались приближающиеся шаги и встревоженные голоса.
Времени на раздумья не было.
При падении ноги Павла освободились, однако руки по-прежнему были прикреплены к подлокотникам кресла. Мучительным напряжением он вместе с креслом оторвался от пола и побежал к окну. Спинка кресла торчала перед ним, как таран, и он с разбега высадил ею оконную раму.
Звон бьющегося стекла слился с треском огня и грохотом распахнувшейся за спиной двери. Павел, полусогнутый, с громоздящимся над ним креслом, вылетел на балкон. Тяжелое кресло не дало ему возможности быстро затормозить, и он, по инерции продолжая движение, перевалился через балконные перила.
Внизу, под балконом, по узкой улочке проезжал открытый грузовичок, заставленный мебелью. Перевернувшись в воздухе, кресло с привязанным к нему человеком обрушилось прямо в кузов.
– Генри, ты ничего не слышал? – озабоченно проговорила женщина средних лет, сидевшая в кабине рядом с водителем и прижимавшая к груди переноску, где жмурился пушистый кот. – Мне показалось, что к нам в кузов что-то упало...
– Мэри Энн, – пробурчал ее лысый краснолицый муж, недовольно скосив глаза, – вечно тебе что-то кажется! Я помню, как в восемьдесят шестом году ты рассказывала всем соседям, будто в нашем саду приземлялась летающая тарелка!
– А кто, по-твоему, мог так измять мой куст рододендрона? Ты мне никогда не веришь, Генри! Я считаю, что нам нужно остановиться и проверить содержимое кузова!
– Мэри Энн! – Муж повысил голос и крепче вцепился в руль. – Мы и так потеряли массу времени, пока ты ловила своего кота! Если мы не успеем к семи в Кентиш-Таун, мистер Хендрикс уйдет, и кто тогда поможет мне с расстановкой мебели?
Мэри Энн замолчала, поджав губы, и принялась почесывать сквозь решетку своего кота Перси, который был крайне недоволен переездом.
В кузове маленького грузовичка Павел пошевелился и негромко застонал. Во время падения он потерял сознание, и сейчас оно медленно возвращалось к нему.
Он упал на мягкий диван и поэтому довольно легко отделался. Зато тяжелое кресло при падении ударилось о борт грузовика и раскололось на несколько частей, так что теперь ему удалось отделаться от этих обломков. Только подлокотники по-прежнему были прикреплены ремнями к его предплечьям, но он сумел по частям вытащить их и полностью освободиться.