– Что невесел, государь Сеггар? – повторил Окаянный. – Славу взял, добычи – век не потратить, порубленных другу на руки передал. О чём грусть?
– Не грущу, думу думаю, – проворчал Сеггар.
Дружины сообща затевали веселье. Радовались свежим лицам, беседе. На берегу высилась роскошная ставка, взятая у Ялмака. Изнутри слышался смех, неслись голоса. Для пира всё уже приготовили, ждали только вождей. Сеггару не хотелось идти. На войлочной стене ещё мрела тень Лишень-Раза, на коврах стыла кровь Летеня и Крыла. Он сказал:
– Шатёришко вот надумал тебе подарить.
– Щедро жалуешь, – поклонился молодой воевода. – Самому разве не пригодится?
– Ввычки нет под кровом сидеть.
– Добрый обык, говорят, легко приживается…
– Поздно мне. А скоро и не занадобится.
Карие глаза Окаянного блеснули весельем.
– Нешто, батюшка, вольной жизнью наскучил, решился наземь присесть?
Так вправду делали стареющие воеводы. Садились в приглянувшемся зеленце, женили своих витязей, таких же покалеченных и усталых.
Сеггар хмыкнул, глянул из-под нависших бровей:
– Не в том дело, малец. Зова жду на служение.
Окаянный чуть заметно вскинулся на «мальца», но проглотил. От такого, как Сеггар, ещё что похлеще можно принять, не зная греха. Молодой воевода спросил вежливо, осторожно, словно на тонкий лёд ступая:
– Расскажешь ли, батюшка?
– Ты, верно, слыхал про Эдарговича, рождённого для престола…
На Окаянного словно тень набежала. Отвернулся, стал смотреть в хмурое море. Выговорил ровным голосом:
– Нету дела мне ни до праведных, ни до красных бояр. Не зови с собой, не пойду.
Сеггар пожал плечами:
– А я не зову. Ты спросил, я ответил. Просто след нам знать, что вчерашней жизни завтра не будет.
Окаянный смолчал. Стоял рядом – а будто за десять вёрст, кричи – не услышит. Сеггар заговорил о другом:
– Купчина, что ты привёл, не бранится ли?
Молодой воевода сплюнул сквозь зубы.
– Я его в пути уберёг? Уберёг. А каково расторгуется, гребта не моя.
Сеггар про себя подосадовал. Вместо шутки опять вышел щипок. Окаянный ревновал. Он всего-то сопроводил торгаша, да и тот ходил недовольный. Меж тем как Царская сокрушила непобедимого Ялмака, обогатилась баснословной добычей. Такой, что на берегу не то что ига не воздвигали – даже оботуров не резали. Храбрые кощеи уезжали в Аррантиаду деятельными, сильными. Своего вожака Непогодья величали царём. Пока ещё в шутку.
Была, правда, в поезде семья, не допущенная к делёжке, и в той семье пасынок. Мальчишка что-то подслушал возле палатки, бросился в ноги грозному Неуступу: «Господин, оборони от неволи… без разува стану служить…» Сеггар, человек нежалостливый, вспомнил царят. Ныне Котёха бежал пешком в Сегду, тропил путь саням, увозившим раненых.
Окаянный вдруг сказал:
– У тебя борода небось пошире моей, батюшка Неуступ. Дашь совета?
В сторонке прохаживался человек, чьё имя Сеггар слышал, но выговорить не мог: Угу… Югу… Люди всё про всех знают. Посланец явился издалека, ища нанять в гавани воеводу. Он уже был здесь, когда прибыл поезд, но к Сеггару не пошёл. А вот с Окаянным его видели.
Младший воевода кивнул через плечо:
– Югве́йн зовёт лихих молодчиков сокротить.
– Нешто без моего совета не справишься?
– Так наймовщик… боярин высокородный.
– Если ты о клятве своей, то не ходи.
– Боярина самого предали, а я предателей не люблю, – начал рассказывать Окаянный. – Имя обиженному – Гволкхмэй Кайден…
Воеводы редко делятся разведанным о наймовщиках. «Твоя честь бесскверна, ты мне дорогу не перебьёшь» – вот что на самом деле говорил Окаянный.
– Кайден, Кайден… – задумался Сеггар.
– Он под самую Беду выехал гусей пострелять, а как схлынул пожар…
– Погоди! Не тот ли Кайден, что у царевича Гайдияра старшим сокольничим был?
– Тот самый.
– Так он вроде погиб? Гайдияр у Пропадихи его на выручку ждал, не дождался…
– Там, дядя Неуступ, вот как случилось. Ты к Пропадихе с реки подошёл, а Кайден дал бой варнакам, которые горой отбегали. Кудаша помнишь?
– Как не помнить…