– Крок… крок…
Доля седьмая
Крылья для вольного лёта
Через Дикий Кут, как обычно, мягкими волнами катился туман.
Он зарождался над Воркуном, плыл тонкими волоконцами по дыханию ветра, густел, путался в прибрежных кустах, полз через шепчущие куговники, перетекал над ручьями и скалами, над трясинами и тайными тропками… кутал мшистую полянку, облюбованную станицей Шурги.
Сейчас псов здесь не было. Стая вновь ушла на бедовники, сменив туманную сырость на привычный мороз. Шурга обещала вернуться. Она была в тягости, ей уже снилось гнездо и пушистые тёплые колобки – шерстинка серебряная, шерстинка стальная. Её человеку будет позволено ласкать их, брать на руки. Шурга что-то знала про Мглу и этих щенков. Но не рассказывала.
Славная полянка…
Здесь, на воле, можно перехватить костылик по-боевому и заставить воздух гудеть. Можно свернуть мочальный пояс пращой и мишенить в гибкую талинку, пока не закончатся припасённые камни.
Идя сюда, на углу Малой и Клешебойки он заметил Опалёниху. По счастью, лишь издали. Неистовая бабища, оборванная, простоволосая, брела улицей, распугивая прохожих.
– Ты сыночка обидел? Точно – ты! Рёбра твои сгниют, черви глаза выедят! Сыночка… жадобинку… Проклинаю-у-у…
Люди шарахались. Уличная ребятня сперва кидалась грязью, потом стало боязно. Все знают силу материнского проклятия, вдруг да краем зацепит?..
На заветной полянке Мгла снял рубашку, прилёг на живот между крепким стлаником и корнем, вылезшим из земли. Положил на них руки. Примерился. Вобрал воздух. На выдохе медленно поднял себя над землёй. Сперва лежевесно. Потом, держа равновесие, так же медленно устремил к небу ноги.
Из правого плеча, а после из левого ударила слепящая боль. Он ждал её. В руках не стало владения, его повело, земля скакнула навстречу… Но только на миг. Мгла впервые не уступил. Овладел дрогнувшей плотью. Заново подчинил руки и не упал, а улёгся собственной волей.
И лишь тогда вцепился зубами в мох, крепко зажмурившись, потому что из глаз потекли слёзы.
Когда отпустило, он сел, выплюнул зелень, неторопливо оделся и сказал дальним зарослям:
– Выходи…
В кустах обиженно помедлили. Потом густые ветки раздвинулись. Из-за шкельи у края прогалины выбрался мальчик. Босоногий камышничек. Младший брат Дайши, если верить лицу.
– И вовсе я не прятался!
– Ты… давно сюда ходишь…
– Здесь граница угодий, – ответил мальчик гордо. Подумал, добавил: – А я видел, что ты видишь меня!
Мгла молча ждал.
– Пойдём, – сказал камышничек.
Приглашение не удивило кощея. Отрок повёл его сквозь неизбывную осень Дикого Кута. Повёл без тропы, верней, тропа здесь была, но особенная. Она как бы возникала там, куда ступал вожатый, а за спиной пропадала. Свой сыщет, чужому не надобно.
Камыши стояли дебрями, зелёных и сухих пополам. К воде вёл узкий лаз у самой земли. Сторонний человек не заметит, заметив, не поймёт, а и поняв – навряд ли пролезет. По ту сторону ждала маленькая челпанка. Округлая корзина из крепкой лозы, обшитая промасленной кожей. Слаженная теми же руками, что лебединое судёнышко Дайши, только без украшений.
Рукава проток сходились и расставались. Ни дерева, ни приметного камня, чтоб опознаться. Плавай кругами, ищи-свищи в путанице серых вод, за пеленами туманов!
Длинной тенью обозначилась впереди Ойдригова стена. Мощные каменные быки, попиравшие незримые острова. Высокие круглые перемычки, остатки ржавых решёток в лохмотьях рыжей травы… По верху стены тянулся боевой ход. Широкий – телега проедет. Кто лазил туда, утверждал, что ход был исправен, но лазили немногие. Боялись камышничков. Лодкой через плёс было как-то верней.
Стена проплыла над головами, отдалилась, растаяла в паоблаке…
Мальчишка, знавший в плавнях каждую струйку, уверенно выгреб на широкий разлив. Здесь под днищем челпанки чувствовалась глубина. Гладкие волны ласкали плавучий остров, свитый из камышовых снопов, а на острове стояла деревня. Волька, как говорили в Шегардайской губе. Круглые вежи с плетёными стенами и толстыми крышами из несчётных серых стеблей…
Те самые вежи, куда не отваживалась войти немая Ракита.
Здесь жили своим законом, совсем не таким, как в каменном городе, бесконечно далёком, оставшемся за покровами, за гранью миров.
Две женщины, полоскавшие бельё с наплавных деревянных мостков, при виде челпанки оставили пральники. Лодка ткнулась в причал, отрок бросил верёвку на чурбан, ловко выскочил через борт. Мгла выбрался следом. Под ногами угадывался ходун, но ходун упругий и плотный, как хороший торфяник. Мгла даже не стал забирать из лодки костыль: что толку в притворстве?