Ему навстречу на маленький исад уже вышел старейшина. Седовласого мужа сопровождали крепкие сыновья, да и бабы с девками неробкого вида. Все они, впрочем, почтительно держались опричь.
Некоторое время старейшина и Мгла рассматривали друг друга. Оценивали, примеривались, не спешили. Потом камышничек склонил голову, и за вождём начало молча кланяться племя. Мгла ответил малым обычаем.
– Дрянные руки обломили побег моего древа, – негромко начал старейшина. – Он больше не зацветёт, не даст желанных плодов, но ты перевязал рану. Будь моим гостем.
В длинной веже, предназначенной для советов и братчин, почти всё было плетёное. Циновки на полу, тюфяки за кружевной полстью. Низкий стол, свитый из крепких корней, плотные валики для сидения… Вместо большого единого очага – несколько малых в широких глиняных чашах. От углей шло блаженное сухое тепло.
Мужчины по старшинству входили снаружи, женщины стелили чистую скатерть. Морщины старинной ткани расправлялись неохотно, знать, узорный столешник не всякий день покидал скрыню. В скудном свете лица камышничков были по-семейному схожи, или так мстилось из-за праздничных кручинных нарядов, расшитых белым по белому? Кому здесь не придётся целовать внуков с медно-золотыми вихрами?.. И важно ли это?
Среди царства благой памяти и надежды Мгла вдруг ощутил себя пятном скверны. От него как будто разило кровью и мертвецами. Чувство замаранности не отпускало, и несколько пятен, давно отстиранных с одежды, были тут ни при чём.
Что ж, Справедливая порой прощала своим воинам и не такое…
– Раздели хлеб с моими детьми, – сказал вождь болотного племени. Кощея вроде Мглы в Шегардае побрезговали бы пустить дальше крыльца, но здесь он сидел за столом свободных мужей. – Восславим Отца Небо, Мать Землю и Морского Хозяина, даровавших нам жизнь!
Старейшине поднесли братину, круглую, деревянную, вырезанную с немалым искусством. Он пригубил и передал чашу Мгле.
В чаше было тёмное пиво, некрепкое и душистое. Запах показался знакомым. Ну да – точно так пахло в кружале, где Малюта спустил заработок сына, приобретя ненадобного раба. Стало быть, харчевник вёл торговые дела с Диким Кутом, только всем подряд о том не болтал…
Братина обошла круг и вернулась. Её снова наполнили.
Трапеза чем-то напоминала правобережную. Здесь знали, как умножить богатства, даруемые водой. Рыба, донные орехи, мясо утки и гуся, нежные побеги кувшинки. Лепёшки из ситника, пахучая квашенина и – Боги благие! – зелёный горлодёр! Не знавши, от бабушкиного не отличишь…
Впору поверить, будто камышнички восходили к древнему корню, к насельникам прежде Ойдригова захвата!
Когда братина затеяла третий круг, старейшина тихо спросил:
– Не в пронос твоей чести, сын… Как случилось, что воин, наделённый такой властью над жизнью и смертью, позволил вдеть себе в ухо рабскую бирку?
Мгла прошептал в ответ:
– Доля воинская… переменчива… кому шелом золочёный, кому костыль… Меня раненого добрые люди спасли. С рук на руки передавали. Не захотел… чтоб им ущерб стался.
Дивно – за этим столом даже речь ему давалась легче всегдашнего.
Старейшина кивнул.
– Я бы позвал тебя с нами жить, но ведь не останешься. Как мне наградить великого воина, залечившего рану моего древа?
Мгла ответил без раздумий:
– Пусть твои дети не трогают стаю, что приходит с бедовников.
Старейшина снова кивнул, помолчал, что-то прикидывая про себя. Кивнул взрослому внуку.
– Могучая птица не засиживается на ветке, – сказал он гостю. – Когда надумаешь лететь дальше, тебе нужны будут крылья.
Внук принёс что-то длинное, завёрнутое в рогожу. Подал вождю. Старейшина развернул подарок, и Мгла увидел лыжи. Отличные камысные ирты с плавно вскинутыми носами – для крепкого морозного снега. Тусклый свет продолжал шутить шутки, вспомнились лыжи кровнорождённого… касание знакомой руки… но нет. Это были просто очень хорошие беговые ирты. Вдел валенки в кожаные стремена-юксы, обратился лицом к северу – и полетел…
– В городе их трудно спрятать, – сказал старейшина. – Они будут ждать тебя здесь. Понадобятся, придёшь и возьмёшь.
Ступени Горбоватого переулка
Светлая весенняя ночь выдалась небывало особенной.
Накануне поздно вечером в шегардайскую круговеньку прибыл гонец.
Он подоспел на измотанной, хрипящей упряжке, сам заиндевелый, с помороженными ногами. Его ждали. Дозорные встретили гонщика у обрывистого Горелого носа, где прибрежная дорога спускалась на лёд. Сняли бессильного с нарты, переняли драгоценную весть, помчали дальше.