На его лице, всегда полном грозного благочестия, мгновенное потрясение и растерянность сменились гневом… вспышкой наития… догадкой… и наконец – озарением.
– Славься, Владычица! – на всю Полуденную раскатился зычный голос, привычный к храмовым сводам. – Твоей правде верим неколебимо! – Сын святого раскинул руки, обращаясь к народу справа и слева. – Некрепкие, суеверные люди, оставьте пустую боязнь! Или мните, будто Правосудной, вышедшей осенить снег под полозьями царских саней, попереченье смертного способно перебить путь? Удачу отнять?
Верешко слушал, по-прежнему отказываясь вместить мысль, что это взаправду, это о нём. «Нет… нет…»
– Владычица Правосудная не смущается, не колеблется, но знамения посылает верным своим! – продолжал Люторад. – Узрите святотатца хуже убийцы, кем город очистится! Долго мы гадали, но вот уже явлена воля вышняя!
Верешко дёрнулся с места. Всё равно куда, лишь бы…
Взгляд жреца, полный сурового торжества, отнял волю.
Встали кругом храмовые служки, крепко взяли за плечи, за локти…
– Не задержится святой ход Матери нашей! – вдохновенно прогремел Люторад. Сорвал с плеча плащ старинной парчи, широко метнул на мостовую, прикрывая хулительный след. И первым шагнул дальше, возобновляя хвалу, прямой, гордый и правый.
Верные устремились за сыном святого, топча разостланную парчу, всячески избегая осквернённых камней. Минуется шествие, уйдёт за угол Царской, и тогда плащ подберут. Вернут ли моранскому храму, показывать в память нынешней притчи? Порвут ли сотнями жадных рук, растеребят, выхватывая по ниточке? Ввадятся продавать из-под полы сперва подлинные клочки, потом просто схожие?
«Ах да рукой мах!»
Нищему собраться – только подпоясаться. А как собираться рабу?
У нищего, кроме пояса, есть сума. Кое-кому даёт ума, говорят. У раба нет сумы, ему даже пояса, какого следует, не отпущено, так, верёвка мочальная.
Мгла бродил по ремесленной, перекладывал глиняные забавки, чтобы проще было собрать, неся на продажу. Проверял сохнущие заготовки… дудочки, свиристелки, брунчалки…
В полутьме плавала усмешка учителя.
«Сын, ты засиделся. Давно я тебе орудья не поручал…»
Мгла вздрогнул, выдохнул, накинул неизменную гуню. Всунул руки в пёстрые варежки. Притопнул опорками и навсегда пошёл за порог.
Всё когда-то кончается.
Вот и отлежался он в Шегардае. В точности как замышлял.
Спасся у Верешка. Погостил. Надо честь знать.
Пока не сделалось поздно.
Сейчас тайных воинов в городе – Инберн с окольными, да нечастые письмоносцы из Пятери, да четверо сокровенных сидельцев, не их же бояться, эти кощея с двух шагов не видят, а увидев, с трёх шагов забывают. Ещё случайные захожни вроде Пороши с Шагалой, но тут уже выручай кощея, смекалка.
А водворится царевич… столько понабежит… и таких…
Мгла прошёл по двору, сотню раз выметенному, двести раз выпаханному.
Отворил калитку, вспомнил, как стоял перед ней слабый, только что купленный, в саднящих рубцах…
И разминулся с давней собственной тенью, прошёл скрозь, разведался насовсем.
Калитка за спиной мягко стукнула, влекомая противовесом. Этот противовес он придумал, сделал, наладил. Упала щеколда. Ключ, всегда носимый на шее, Мгла оставил внутри.
Всё.
Прощай навек, Верешко. Удачи тебе.
Всё, никаких больше мыслей об оставленном доме.
Только дорога.
Знакомыми улицами в Дикий Кут. «Лыжи заберу…» По телу разбежалась дрожь предвкушения. К лыжам камышнички обещали кожух, меховые штаны, укладку свежей мурцовки…
И – ходом в Чёрную Пятерь. К долгам, что платежами красны.
Сколько след ни петляй, а конец сыщется. Каким ему быть? А есть разница?
«Никогда не бывало, чтоб совсем ничего не было. Будет то, что будет, даже если будет наоборот…»
На улице от утренней чистоты даже памяти не осталось.
– Всё заново намывать, – сокрушалась жена санника.
– Ты чего хотела, желанная? – отвечали весёлые соседушки. – До Великой Стреты народец по воздуху летать будет, как чайки над Воркуном?
– И сверху гадить, как те вьюхи горластые.
Мгла поклонился хозяйкам. Бабоньки едва заметили его, подавно не ответили. Он застучал костылём дальше.
Старинными камнями, на которых помнил все щербинки, он дошёл почти до угла, когда навстречу пробежали соседские ребята. Какие-то встрёпанные, напуганные, оживлённые.
– Тётя Вязилиха!
– Мама! Там Верешка в блошницу повели!