В жадное печное хайло влетел жирный блин:
– Прими, государыня, ибо за мной правда.
Братейка-огонь приветственно фыркнул. Мир отдалился. Смолкли голоса-пересуды. Светел с трёх шагов не видел Злата с Кербогой, не узнавал. Лица сбились в пятно, лишь скамеечка ждала впереди.
Светел сел. Утвердил гусли. Взял первую хватку.
И… тоже смазал созвучье.
Смешки позорян вернули ощущение бытия, но ненадолго. Руки оказались памятливей ума – залетали вверх-вниз. Гусли, знавшие колыбельную Сквары, отозвались, выпустили плясать золотые лучи.
Твёржа с такой ясностью встала перед зажмуренными глазами, что начало перехватывать горло. Светел удержал голос через великую силу. «А не дам засмеять!»
Ковчежец гремел, как перед Сечей, в груди бушевало свадебное веселье. Из подпечка выглянул заспанный домовой, а люди, объятые щедрым теплом, поняли, что солнце вернётся.
Медленно истаяли звоны.
Душа прилетела из-за Светыни назад.
Светел открыл глаза. Беспамятный, встрёпанный, сумасшедший. В ручьях пота. Тихие отсветы пропадали со стен повалуши, гасли во тьме закопчённого потолка. Только разошедшаяся печь гудела неумолчными отзвуками.
Все смотрели на Светела. Все молчали.
– И вот как судить вас, певцы? – Голос Злата разбил тонкую тишину. – Один воспел дела человека, другой восславил страну, льзя ли сравнивать? Какой приговор, когда тучи над головой в семь крат истончились? Велю, обнимитесь! И чтоб мне распрю забыли! Домовладыка, пиво неси!
Светел до рёберного хруста стиснул Паратку. Про Петерягу и мысли не шевельнулось. Притом что душа очень больно валилась с небес на мёрзлую землю. Победителем Светела не признали. А значит, и повести про тайного воина теперь не дождаться.
Жило лишь послевкусие дела, исполненного за пределами сил.
Чем невозможней, тем лакомей!
Он знал – такой восторг не держится долго.
Только до следующего предела.
Дня через два, когда поезжане уже поговаривали об отдыхе в Кутовой Ворге, Светела поманил хозяин обоза. Светел проводил глазами Лауку, забиравшуюся с Параткой в возок. Подбежал, поклонился:
– Слушаю, батюшка Новожил.
Кровнорождённый встал тропить с ним бок о бок и некоторое время молчал. Светел рассмотрел его лапки. Кованые, как у него самого. Родными звёздочками заплетённые, лишь чуть изменёнными…
– Эти лапки, – сказал Злат, – мне сделал в пути моранич, о котором ты спрашивал.
Светел жадно вскинул глаза.
– Я тогда шёл в чужедальние земли во исполнение слова, данного моим отцом другому отцу, – продолжал Злат, не догадываясь, насколько верно Светел понимает его. – В моей семье знают цену сказанному. И то, что даже смерть не отменяет обета. Я тронулся в путь, хотя крепко подозревал, что за окоёмами мне готовят ловушку. По счастью, родич, не гнушавшийся родством, научил меня заехать в Чёрную Пятерь, попросить помощи. Я последовал совету и был принят мораничами. Ветер, тогдашний учитель воинского пути, отрядил с нами ученика. Его звали Ворон.
Светел шёл с гулко бьющимся сердцем, веря, отвергая, надеясь, страшась. Он хрипло выговорил:
– Это кличка заёмная. Иного рекла не называл?
– Нет, но Ворона я тебе опишу. Ты, не в пронос твоей чести, лицом похож на андарха, а с того парня какой-нибудь Аркун Ляпунок… хотя где тебе знать Ляпунка… мог бы рисовать героя ваших легенд. Волосы что чёрный свинец…
Светел задохнулся. Сердце остановилось.
– Глаза голубые с зеленью…