Крепкие ладони теснились на пустых оглоблях, на пристяжи. Десяток шагов – отсягай прочь! Каждый хотел прикоснуться, запомнить, унести с собой навсегда.
У Эрелиса блестели глаза. Он поймал взгляд Косохлёста:
«И от этих людей я должен был прятаться в болочке?..»
«Не от них, – мог бы возразить молодой рында. – От чужака с худым умыслом…»
Вслух он ничего не сказал, ему было некогда.
Потом санки поползли вверх по берегу, в снегу стали попадаться проплешины.
– А улицами как, желанные?
– Жалко Вязилины саночки по камням рвать…
– Эх! Соймочку в ближнюю воргу вывести не смекнули.
Могучий водонос, только начавший отсчёт своих десяти шагов у оглобли, беспечно расхохотался:
– А улицами – понесём!
Шегардай приветствовал долгожданного сына, вернувшегося домой.
И Эрелис знал, что никогда этот день не забудет.
Нечаемый венец
Со льда к Последним воротам вела длинная насыпь.
Здесь сани оторвались от тверди, поплыли по воздуху.
Эрелис стоял во весь рост, обнажив голову, принимая неслыханную почесть.
Когда в тумане обозначилась стена, проявилась надвратная башня и начало Царской улицы, запруженное народом, он сказал Болту:
– Друг мой, распорядись, чтобы поезд немедля провели ко дворцу. В больших санях мой райца, он болен.
– Эта улица ведёт к ступеням крыльца, праведный, – ответил боярин. – Скоро ты будешь дома.
Эрелис покачал головой:
– Дворец долго ждал меня, подождёт ещё. – И обратился прямо к рыбакам, чья очередь была нести сани: – Сверните, мужи шегардайские, ко храму Владычицы! Святой предстоятель приветствовал рождение моё и сестры. Настал мой черёд его первого приветствовать по приезде!
Он сбросил меховой плащ, стоял в безрукавке из цельной шкурки овцы, расшитой золотой нитью по вороту.
Неутомимые гребцы рады были стараться. Сани проплыли каменным коридором, покачиваясь над мостовой, и на второй улице свернули вправо. Перед ними, ликуя, шёл Люторад.
В крохотное окошко скромной ложницы вливался пасмурный свет. Войдя, Эрелис и Эльбиз опустились на колени возле постели. У царевны возле горла блестела финифтевая ветка рябины. У наследника – отцовский перстень с пылающим самогранником.
– Выросли дети, – тихо проговорил старец.
Сухая рука ерошила русые вихры Эрелиса, влажные от растаявшего инея, трогала туго заплетённые волосы Эльбиз. Царевна едва помнила благочестного, под самую Беду провожавшего их в Фойрег. Царевич не помнил вовсе. Оба робели.
Они не замечали высокую женщину в шёлковой повязке гадалки, сидевшую на краю ложа. Её видел только старик.
– Ты много лет был для них дорогим именем, – сказала она. – Ниточкой из утраченного былого. А они для тебя – будущим, готовым однажды явиться и принять ношу прошлого. Я обещала тебе эту встречу и не нарушила слова. Есть ли ещё дела, держащие тебя здесь?
– Славься, Матушка, – пробормотал предстоятель. – Осталось немногое…
– Так сделай необходимое, но помни: внимай, не внимаясь. Пусть дети обетования сами бросают семена и выращивают судьбу.
У него на груди лежала круглая берестяная коробка, потёртая и простая. Он погладил её, как живую, хотел открыть, пальцы не совладали. Эльбиз ему помогла. Внутри, на синей бархатной подушечке, серебрилось очелье. Цветы, листья, хвойные веточки, сплетённые в узорочье, в единую хвалу радостного торжества.
– Это шегардайский венец, – сказал старец Эрелису. – Твой родитель не повёз его в Фойрег, ибо в присутствии царя малые венцы лишаются смысла. Эдарг оставил его мне до своего возвращения и наконец вернулся… не сам, но своим продолжением, благословенным сыном от его чресл, от умницы Эсиники… Прими надлежащее тебе, дитя моего сердца!
Эрелис склонил голову. Серебряный обод примял его волосы, показавшись странно тяжёлым. Невлин поучал, что обряд постановления должен был совершиться в тронном чертоге, в присутствии великих вельмож… Эрелис ни на что не сменял бы эти мгновения в чистой маленькой ложнице, вместившей почти всё, перед чем он с детства благоговел.
– Надень перстень, сын Андархайны. Правь милостиво и мудро, отдаляй угождающих, слушай бесстрашных!
Святой смотрел на царят, и они видели, как его глаза утрачивают цвет, становясь двумя родниками прозрачного света. Он вытянул из ворота рубахи длинный гайтан с трилистником Владычицы. Снял шнурок через голову, отчётливо понимая, что делает это в последний раз.
– Дети моего сердца, ныне я принимаю высшее посвящение, – ясно и радостно прозвучал его голос. – Будьте благословенны в решениях, великих и малых… и… помните свои имена!