– А ушли мы от Галухи!
Хшхерше пытался говорить радостно и беспечно, получалось не очень.
– Он нас было ставить, чтобы при твоей…
– Чтобы у телеги играли песни весёлые.
– А мы не дались.
– Портки полосатые метнули да пошли себе.
– Зря, – вздохнул Мгла. – Я бы… хоть гудьбу верную… напоследок послушал. И вам… чешуйка в мошну…
Хшхерше надулся:
– Тебя забыли спросить!
Мгла вспомнил, вынул из нарукавника дудочку:
– Я песню… новую… вот…
Тут к нему протолкнулись ещё двое. Растрёпанные, исходящие отчаянными слезами. Верешко с Тёмушкой. Другую девку не пустили бы к смертнику, но дочку палача поди удержи. Верешко с лёту обхватил Мглу, задохнулся, затрясся, уткнувшись в полотно савана. «Надо было ему кугиклы новые сделать. Да кто ж знал…»
– Не плачь, – в макушку Верешку шепнул Мгла, впервые обойдясь без «доброго господина». – Всё к лучшему. Тебе жить.
– Я варежки… – всхлипнула Тёмушка. – Дай надену!
– Эй! – долетел сварливый окрик. – Затеяли беседы беседовать! Недосуг ждать, покуда натешитесь!
– Ждут-мешкают, авось солнце выглянет, – подхватил второй голос.
Вблизи позорной одрины стояла вторая телега, поменьше, пониже. На краю роспуска, развёрнутые друг дружке встречь, сидели кончанские сплетницы. Шеи и руки, воздетые перед лицами, держало одно ярмо на двоих. Так по шегардайскому обряду изобличали злых баб, сеющих кривотолки и смуту. Выше стояла кобыла, на ней привычно сидел Карман, полуголый, в накинутом на плечи заплатнике. Слабоумный Заплатка обнимал колесо, однозвучно гудя:
– За что-о-о…
– А нас? – вдруг спохватилась Ягарма. – Нас-то? Сказано, тоже обходом повезут? Без обмана?
– Как есть обманут! – подхватила Вяжихвостка. – За углом всыплют без славы! Да и прогонят отстирываться!
– Восходи, что ли, добрый молодец, – сказал Мгле Темрюй.
– Будто не могли для великой казни кого покраше найти? – присмотрелась Ягарма. – Кощея взяли! Хромого! Негодного!
Настил одрины был вровень с его плечом, туда вела лесенка с перекладинами. Мгла коснулся рукой настила, закинул себя наверх одним быстрым движением и встал, остро осознавая, что по земле ему больше не ходить. Верешко мокрыми глазами смотрел снизу. Не понимал, не знал, как теперь жить. Мгла ему улыбнулся: не плачь…
Лесенка жалобно заскрипела, это на одрину поднимался Темрюй. Распахнулись ворота, замычали взятые под уздцы оботуры, телеги медленно поползли со двора.
Купцу Новожилу, кровнорождённому Злату, продолжали оказывать особое уважение. Никто то есть не бежал вперёд с криком «Поди, поди!», просто толпа, валившая в город, сама собой раздвигалась, отступала с полозновицы, пропуская заиндевелые сани.
Черёдникам во главе с молодым старшиной вправду был приказ вести поезд царской дорогой. С Горелого носа вниз, а дальше с объездом по солнцу – к Западным воротам, они же Последние.
На льду Воркуна уже показывали достопамятные места. В проруби Морского Хозяина теснились и прыгали здоровенные рыбины, избалованные обилием подношений. Над прорубью споро достраивали палатку. Трудники подтаскивали на чунках ледяные прозрачные кабаны, притёсывали, поливали водой. Зеленоватые стены росли на глазах, в стороне колотили деревянные выкружки для сводов.
– Туточки вот, желанные, сам Йерел ступеньки попирал, и Ольбица с ним, кручи не убоявшись.
– Ныне всяк невозбранно волен сойти, где царские ножки ступали.
– Кто кабан в саночках подвезёт, того пустим, кто ленивый, сверху гляди…
Старшина Киец что-то сказал хозяину работ. Злата с почтением проводили вниз. Светел, по-прежнему одержимый странной тревогой, неволей вспомнил Извору. Клуб зеленца, морозное поле, красивые ледяные врата, выпустившие в Исподний мир две грешные тени. Гладкий скат подвыси… последний взлёт голоса… затухающие огоньки…
Хозяин работ подслушал его мысли:
– Свезло вам, походники. Не узрев стрету праведного, к великой казни поспели. Как раз небось полюбуетесь у Последних ворот.
Старшина Киец, статный, суровый, махнул рукой – зло, с непонятным отчаянием:
– Кому любование…
Светел опять вспомнил петли, свисавшие с ледяной рельи:
– Знать, много у вас в Шегардае злодеев. На целую великую казнь!
Трудник живо распознал его говор. А может, заметил косы, торчавшие из-под шапки.
– Не рядил бы ты, дикомыт, превыше того, что способен уразуметь! – начал он важно. – Вы там лесной обычай блюдёте, Правды не ведаете, Богам и царю себя не вверяете! Как, по-твоему, новое царство будет стоять, если город кровью не обойдён и под угловой камень жизнь не положена?