– Менее почтенное? Почему?
– Не хочется оскорблять твоё ухо, мой государь. Поговаривают, там заставали городских воров, именуемых здесь посовестными. Хозяйствует в кружале бывшая непутка, а вечерами, по слухам, захаживает палач.
– Вот как.
«Сестре расскажу. Её позабавит…»
Внизу прокричал рог. Толпа на торгу заволновалась пуще, черёдники теснили народ, освобождая проезд. Первым явил себя красный боярин Болт Нарагон – в боевых латах, на верховом оботуре, сопровождаемый оружными «паробками». Выехав на площадь, боярин встал в стременах и приветствовал царевича взмахом меча. Следом, влекомая четвёркой быков, выдвинулась одрина. Длинная, широкая, медлительная в тесных городских стогнах. Темрюй стоял у колодок, опираясь рукой. Посреди настила на рогоже сидел смертник. Когда выехали на площадь, он встал. Жертва и палач разом отдали большой обычай, кланяясь престолу.
– Больно тощ, – забеспокоился Мадан, глядя, как полощется на ветру саван. – Выдержит ли обход?
Инберн возразил:
– Прости, царский гонщик, но такие чаще показывают стойкость, чем обильные плотью.
Позади одрины шёл Галуха с гудилами. Людской гомон почти заглушал голосницы, гульбища достигали обрывки. За игрецами, скрипя, катилась вторая телега. Вор на кобыле, две сплетницы в хомуте. В них летела всякая дрянь, заготовленная горожанами. Карман молча заслонялся руками. Сплетницы, лишённые возможности защититься, визгливо поносили метателей.
Толпа сразу смыкалась, заполоняя проезд, шла вихрями, круговоротами. В нестройном потоке выделялась маленькая дружина, упорно спешившая за повозками. Двое подростков, коротышка, кто-то ещё…
– Видел я прилюдные казни в Выскиреге, – сказал Эрелис. – Всюду чтут повинного смерти. Это достойно.
Инберн отмолвил:
– Нынешний обречённик умрёт по долгу раба, заменив хозяйского сына. Люди радуются, усматривая добрый знак в этой притче. Каждый здесь готов точно так же принять смерть за тебя, государь!
Когда-то давно в языке Левобережья слово «позор» означало просто зрелище. То были дни, когда Ойдриговичи посылали своих воевод преклонять Коновой Вен и ждали их обратно с победой. Ждали настолько уверенно, что ради праздника загодя выстроили торжественные ворота. Кто ж знал, что из-за Светыни так огрызнутся, что славные воеводы прибегут назад без штанов? Обветшалые ворота со временем разобрали, а «позор» стал… позором.
«Почему я дразнилку не сложил? Пока мог…»
Люди гроздьями висели на обгрызенных веками каменных пнях, устоях некогда прекрасных ворот. Ещё будут вторые и третьи кнуты, но они не так важны и значительны. Вот начало и особенно конец казни узреть – это да!
Телеги остановились.
Боярин Болт слез с оботура, взошёл по ступеням к важному креслу и сел.
– Да начнётся малая казнь!
Это касалось Кармана и сплетниц. Дурам-бабам показали плеть, они ударились в рёв, откупаясь слезами. Карман, как всегда, начал клясться, что ни разу не порот. На торговых казнях его отречение смешило народ, здесь почему-то стали кидать грязь и камни. Делать нечего, вор улёгся, обнял кобылу…
– За что-о-о? – недоумевал Заплатка, которому тоже досталось.
Темрюй поднял плеть. Карман сперва честно крепился, потом засучил ногами, завыл.
– И этот срам обходом везти? – поморщился Болт. – Людям омерзение, Богам Хранителям скверна!
Ягарма с Вяжихвосткой задрали головы, насколько позволил хомут, и громко, до седьмого колена сочли Кармановых матерей. Прилюдную славу через него упустить, ещё не хватало!
Темрюй вернулся на одрину. Тронул Мглу за плечо:
– Пора, малый.
Мгла приподнял руки. Палач стащил с него саван.
Бросил в толпу.
Подхваченная ветром, белёная рубаха вспорхнула сорванным парусом. Утратила опору на воздух, упала и мгновенно исчезла. Десятки рук растащили по ниточке, по клочку. Не такой сильный оберег, как верёвка казнённого, но тоже от несчастья заслон!
У телеги возник Хшхерше. Хромой да горбатый, конечно, отстали, и с ними слепой, но морянин приспел.
– Ты вот что, – сказал он Мгле. – Клыпе с Бугорком весь обход не осилить, я их к Последним сразу послал. Встретим там… ты крепись уж.
Мгла хотел поблагодарить, но голос напрочь замкнуло. Как уже было, когда его подвели к мукам: «Нет! Не порадую…»
Темрюю подали ушат воды и суконку. Он спросил, исполняя великий обряд:
– Под кнутом бывал ли когда?
Громко спросил, чтоб слышали все. Мгла мотнул головой, но тот же обряд возбранял верить. Темрюй намочил ветошку и крепко растёр широкую напряжённую спину. С тем, чтобы утаённые рубцы прежних порок белыми полосами прочертили кожу, разгоревшуюся под жёсткой суконкой.