Позже врали, будто от его голоса в пряслах стены родилось эхо, с башни посыпались камни, а туман пугливо отпрянул. Людям трудно бывает истолковать жутковатый восторг, нападающий в присутствии истинного вождя. Поэтому в сказаниях взоры праведных жгут врага молнией, а боевой клич рушит холмы. На самом деле Светел всего лишь притопнул ногой, как перед кулачным ристанием, утверждая своё присутствие на земле. Его движение бросило по толпе едва заметную вспышку, разбежавшуюся кольцом. Нужны были особые глаза, чтобы её различить.
Что-то почувствовал Темрюй – и опустил кнут, а потом вовсе свернул и положил у ноги.
Что-то смутно ощутил Верешко – и схватил за руку Тёмушку, глядя на Светела с невозможной надеждой.
Чему-то удивился Злат, кровнорождённый, росший на коврике у дверей праведных.
А ещё старики потом говорили, будто в воздухе потянуло весенней грозой. Люди, придавленные близостью смерти, ожили, вздохнули, подняли головы.
Болт Нарагон увидел всего лишь плечистого парня в потасканном дорожном кожухе, посмевшего нарушить ход казни. А вот что бросилось ему в глаза, так это косы, стянутые ремешками.
– Черёдники! – рявкнул боярин. – В батоги наглышку!
Шевельнулся только Борво, стоявший с паробками у подвыси.
– Прости, боярин, – тяжело проговорил Киец, вполне понимая, что отказа Болт ему не забудет. – Мой ответ, чтоб народишко безобразий не учинял. Он же не учиняет?
И покосился на Светела: «Откуда ж ты взялся на мою голову, дикомыт…»
– Что творишь, ребятище? – горестным эхом отозвался Кербога.
Болт считался лютым бойцом, но терпением и тонкостью не блистал. Он полез из важного кресла, готовый схватиться за меч:
– Да я… да тебя…
Светел обрадованно расправил плечи: «Ужо переведаемся!»
Толпа качнулась, глухо заворчала. Ухарей-нарагоничей успели в городе невзлюбить, и нелюбовь цепляла боярина: каков запевала, таковы подголоски! Твердила, предводитель кузнецов, не стерпел угроз сыну, хотел говорить, но встрял Злат.
– Погоди гневаться, высокостепенный, – проговорил он мягко и так, словно имел на то полное право. – Господин Шегардай крепок древними вольностями. Он вечем стоит и своих старцев слушает, а теперь ещё и праведного царевича…
Показалось ли Светелу, что о царевиче было сказано для него и с намёком?..
– Мы же с тобой – служивые гости, – продолжал скромный купец. Болт, багровый от ярости, сел обратно в кресло, наверно, он что-то знал. – Лицо ли нам властвовать казнью, не нами затеянной?
Болт всё-таки не сдержал сердца:
– Не бывало доселе, чтобы в Шегардае слушали дикомыта! Или этот шатун – сын красного боярского рода, чтобы моему приказу перечить?
Светел, подхваченный шальным и злым вдохновением, тем временем сдёргивал с кос ремешки. Как перед боем, когда суждено стоять до конца.
– Нет, – проговорил он, улыбнувшись нагло и широко, во все зубы. – Не боярского я рода! – Что было истинной правдой, его щитом и тайным мечом. – Кому шатун, а кому опоясанный витязь. В Царской дружине моей кровью не погнушались!
Сказал и уверился, что имя Сеггара Неуступа пустым звуком здесь не было. Болт из багрового стал пятнистым, Киец смотрел с удивлённым уважением, а позоряне чуть подались прочь, освободив клочок пустого пространства. Светел тряхнул головой, метнув по плечам жарые пряди, чуть заметно пробитые серебром. Народ, незримо увлекаемый волей праведного, гудел, волновался, ждал решительного слова.
Светел глубоко вдохнул:
– Кривое дело здесь совершается! – (С колодок и настила одрины капала кровь, времени у обречённика оставалось всё меньше.) – Явлена была воля вышняя, да так ли уразумели её? На чём стоять царству? На смерти безвинной?
– Боги взашей не тычут, – прозвучал где-то рядом очень молодой, почти мальчишеский голос. – Боги наветки дают и крепко думать велят.
«Кто таков?..» Светел оглянулся. Среди позорян стоял недоросль в поношенном жреческом облачении, с посохом и сумой через плечо. На посохе блестел маленький трилистник. «Моранич?..»
– А и поразмыслим, желанные… – Невысокий человек мял шапку с перьями цапли. Он сглатывал, робея говорить, но и молчать совестился. – Вспомним, как здесь, у Последних ворот, царь Аодх однажды явил великую милость…
«Аодх?!»
– Нашёл что вспоминать! – Ещё жрец, рослый красавец. Богатые ризы, привычная властность, но… какой-то веником прибитый. Словно вчера ризы были впору, ныне обвисли. – Праведный Аодх, первый этого имени, лишь простил вора, а великой казни не отменял!
«Не отец…»
– Праведный царь стоит перед Богами, – твёрдо произнёс недоросль. – Ему воля решать, на чём зиждить правление.