И тын кругом.
Внушительный, с разбегу не очень-то перескочишь.
С воротами и калиткой. С зубчатой оградой над рельей, чтоб страже похаживать, а случись нужда, и стрелять.
Сейчас там никого не было.
В другой раз Светел, может, призадумался бы перед роковым шагом, но где-то за спиной обтекали кровью колодки. Не медля, он пересёк площадь, и люди, кто попадался, спешили отпрянуть. Светел достиг ворот и, не заметив кольца, грохнул кулаком в створку:
– Отворяй! У витязя Царской дружины до царевича поспешное слово!
Кулак был что надо. Калитка дрогнула, простонав, а меж зубцами возникла голова в белой войлочной шапке.
– Ступай проспись, витязь кружальный! Ещё чего выдумал!
И скрылась.
Светел примерился к воротам. Небось не сегдинский двор, где он покинул щепки для печки и напуганных плотников. Здесь так не управишься. Во дворе стража. Не с боем же прорываться.
И отступить нельзя.
И ждать некогда…
– Слышь, витязь, – сказал Хшхерше. – Вон било висит. Чтоб каждый, кто не чает правды добиться…
Светел метнул взглядом. Било вправду висело. Изогнутое, железное. Снабжённое колотушкой. Подвязанное, чтоб ветром не раскачалось. Заголосит – услышит полгорода. И весь дворец, от теремов до подвалов.
Воинство приучило Светела решать быстро.
Он сделал шаг…
За калиткой послышалась очень знакомая ругань, звук короткой расправы.
– Куда бердыш прислонил? – рычал голос, веявший бедовниками и морозом. – Такого рынду титькой прибили! Бахолда лободырый! В шмарнике утоплю!
Жалобу виноватого стража унесло ветром.
– Косохлёст!.. – во всю мощь лёгких заорал Светел. – Косохлёст, я это, отворяй живо, курицын сын!..
На месте чужой рожи тотчас вынырнула знакомая, рассерженная, готовая крыть и назначать кары. Косохлёсту потребовалось мгновение.
– Незамайка, пендерь лесной! – ахнул он и, кажется, сиганул с надвратного хода. Что-то лязгнуло, калитка распахнулась, Косохлёст сгрёб Светела в охапку, стиснул до хруста. – Какими ветрами? И дядя Неуступ здесь? Вот Аро обрадуется…
– Погоди, – торопливо начал Светел. – Один я. Ранен лежал. Неуступ мне велел, как встану, сюда… К царевичу проведёшь?
– Занят царевич. Устроишься пока в молодечной, а вечером… – Косохлёст увлёк Светела во двор. Хшхерше сунулся было с ними в калитку. – Ты ещё куда? Улицами гуляй.
– Меня дождись, – велел Светел коротышке. И повернулся к побратиму. – Веди скорей, говорю. Где царевич?
– Занят он, сказано. С боярами о важном решает.
– Важней, чем безвинного от лютой смерти избавить?
Они взошли на крыльцо. Светел поклонился порогу.
– Ох, Незамайка, – завёл глаза Косохлёст. – Дождусь я твоим радением пряничков печатных и орехов в меду… Кого спасать исполчился?
Светел стал говорить, торопясь передними комнатами. Мимо сновали слуги с подносами. Изваяниями стояли рынды в белых кафтанах. Он едва замечал. Сбоку открылась низкая дверь, мелькнула рыжая борода – вылезший великан при виде незнакомца мгновенным движением убрал за себя двух девок. Какую-то чернавку и…
– Нерыжень! Сестрёнка!..
Она удивлённо вскинула брови. Косохлёст потащил Светела мимо:
– После, брат! Недосуг… И что, будто остановился палач?
Когда скрылись, царевна Эльбиз повела носом:
– Это кто? Говор больно потешный. И тебя вроде знает!
– Незамайка-дикомыт, отрок наш, – ответила Нерыжень. – Помнишь, баяла я, как мы с братом ему гусельки перелаживали, а дядя Сеггар латной рукавицей учил? Ан гляжу, не отрок, витязь уже. Пояс боевой в серебре…
Царевна не стала спрашивать, зачем такого славного дурня Косохлёст утянул прочь, едва дав рассмотреть. Братство братством, а чем меньше народу болтает о её тайных вылазках, тем и лучше. Нежное сокровище Андархайны лишь вздохнуло:
– Парням опять всё веселье! То казнят, то вступаются! А я в тереме сиди, не знай ничего!
В великом чертоге дух перехватывало от пышности и красы. Потолки в три сажени, ещё не потемневшие от пыли и копоти. Золотое мерцание дерева, раскинувшего кольца и смоляные прожилки на любование глазу. Войлоки на полу и стенах, и каждый таков, что во всём свете не сыщешь. А почёту! Красный боярин Трайгтрен, молодой Мадан, Инберн Гелха! Лучшие кормщики, ремесленники, купцы! При жёнках в нарядах, кипящих старинными жемчугами!.. Шапка с головы, очи в пол, языку немота!
И одно слово, витающее меж стен: «Узаконение…»
Светел туда вошёл, как на бранное поле. Косохлёст что-то говорил, он не слушал, не слышал. Глаза были только для престола на возвышении. Вот северная стена, балдахин, под ним царское кресло…