…Пустое…
Светела шарахнуло в лопатку Ялмаковой секирой.
Не выслушает!
Стомился праведный, почивать лёг, будить не велел…
«Мне что, прямо здесь клеймо объявить?!»
С отчаяния он сделал самое глупое, что мог выдумать. Взревел в полный голос, как давеча у ворот:
– Царевич ваш где?..
Под потолком загудело. Разом смолкли праздные голоса. Весь чертог уставился на святотатца. Подхватила бердыши стража. Седовласый боярин зашарил у пояса, ища меч. Промелькнула злорадная улыбка Мадана… а Светела осторожно тронули сзади.
Он крутанулся. Увидел парнишку меньше себя на полторы головы. Русые волосы, чужого кроя кафтан вроде тонкого тегиляя. На руках – большая серая кошка.
Детская ожившая память на миг всё заслонила. «Шерстинка в шерстинку…» Ладонь быстро примяла кисточки на ушах, тронула пушистое горлышко, дрожавшее довольным мурлыканьем…
Ох, мимо лётом, всё мимо! Светел обратил к пареньку спину.
– Царевич, спрашиваю, ваш где?
Ответил Косохлёст, не знавший, плакать или смеяться:
– Пендерь… рядом с государем стоишь…
«Что?..» Светел медленно повернулся.
Круглое лицо… глаза какие-то рыбьи…
– Я вижу, – сказал Эрелис, – славный Неуступ по-прежнему растит безудержных храбрецов. Всё ли ладно в Царской дружине?
Светел, спохватившись, преклонил колено по-воински:
– Знамя Поморника стояло крепко у Сечи… государь… а дальше не ведаю.
– Что ж так?
– Велено было мне, как поправлюсь, нести мечи прямо тебе.
Во взгляде царевича возник намёк на улыбку.
– Мечей своих ты мне пока не доставил, а вот с неким делом, говорят, чуть ворота не вынес. Рассказывай, витязь.
Светел вновь ощутил, как утекают мгновения.
– На твоём, государь, пороге безвинно кровь проливают!..
Эрелис слушал, постепенно прикрывая глаза. Вот и случился его первый суд в отеческом городе. Девственный указ. Начало правления. «Я видел, как уезжала телега. Мне сказали: Шегардай просит казни. И я не позвал правдивого Мартхе, больного из-за моей глупости. Мне сказали: так празднуют увенчание. Не брезгуй людьми, нёсшими на руках твои сани… И я послушал. Я, видевший казни из-за судебного нерадения и корысти. Я. Их. Послушал?»
– Если этот раб ещё жив, пусть живёт, – приговорил он коротко. – Если с него ещё не сняли прежнюю бирку, пусть снимут. Тебе, витязь, дарую о нём хозяйское володение. Я, Эрелис, сын Эдарга, так решил и так говорю.
«Вышней волею, Злат, ты ныне приехал! Вмешаться не побоялся. За меня честь мою оградил. Вот истинно праведный, и пусть хоть словечко ещё мне дерзнут о низком рождении! И ты, Незамайка… свежим ветром с путей доблестных прилетел…»
Закат
Про то, как они с витязем бежали назад к Последним воротам, Хшхерше потом рассказывал небылицы. Тому, что дикомыт укладывал пять его шагов в один свой, ещё верили – где морянину с его ростом за журавлиными ногами поспеть! А вот что будто бы Незамайка следы покидал через раз и, прыгая через воргу, словно исчезал и вновь появлялся, – ну нет, это правдой быть никак не могло.
Да и ладно…
На месте казни их ждали. Несчастный раб, вынутый из колодок, вниз лицом лежал на телеге, укрытый свежей овчиной. Выглядел хуже мёртвого, но мёртвого завернули бы в мешковину, а не живой мездрой к живым ранам.
– Милость!.. – выскочив из прохода под башней, заорал Светел. – Царская милость!..
– Витязю подарен! – дополнил известие коротышка.
Палач Темрюй медленно, напоказ, отцепил от кнута хвост, измаранный всего одним ударом. Бросил в ведро. Свернул трёхаршинный столбец, упрятал в шкатулку. Стряхнул рукава червлёной рубахи, закатанные выше локтей. И выпрямился у разинутой пасти колодок, сложив на груди могучие руки.
– Узрите, желанные, великую и знаменитую притчу, – провозгласил Злат, паче намерения оттеснивший Болта с главенства. – Да не назовут нас бессильными потомками, посрамлением дедовской славы! Некогда царь Аодх, первый этого имени, здесь простил отважного вора! Ныне праведный Эрелис, Ойдригов правнук, с могущественным предком вровень встаёт!
– Хвала царевичу Йерелу! – прокатилось перед воротами. – Хвала!
Иные, привлечённые урожаем казни, кружили возле одрины. Украдкой подтирали тряпками кровь. Поглядывали на ведро. Не смели торопливо прицениться к размокшим хвостам и боялись, кабы не опоздать. Зане столь сильных и памятных оберегов в Шегардае ещё лет десять не сыщешь, грех упустить!
– Стыньку бы на раны, – расплакалась баба Грибаниха. – Охти-тошненько, все запасы с домом сгорели…
Болт Нарагон сошёл с подвыси, едва не плюясь. Сел на оботура и уехал в окружении паробков. День до сумерек проскучав, за обиду без потехи остаться!