Там раньше переставляли возы с колёс на полозья и обратно. После отъезда праведного Эрелиса упала метель, белое покрывало простёрлось до самых городских врат. И против всякого обыкновения, таять не захотело.
– Добрый знак! – тешили себя выскирегцы. – Сподручней будет Огненный Трон вывозить, когда изваяют!
О том, что это ещё чуть-чуть сжала челюсти зима, говорить избегали.
Сойко попробовал сделать шаг. Толстая одежда отняла последнюю ловкость. Он плеснул руками, едва устояв.
– А не получится у меня?..
– Получится, – заверил Кобчик. – Люди научаются, и ты не хуже.
– Я слепой…
– А я за двоих зряч. Дорога вехована, болвана от болвана видать.
– Слыхано, лихие людишки болваны сбивали и подменные ставили, с пути уводя…
– Ещё слыхано, праведный Гайдияр тех разбойничков ловил и водичкой поливал на морозе, восставляя болваны. Дойдём, брат, не журись.
Когда отбыл поезд третьего сына и увёз Смоголя, Кобчику целую седмицу кусок в рот не лез от обиды. «Почему райца Мартхе мазилу взял, а нами побрезговал? Твоей дудке весь Выскирег подпевает! Нас царевич своей рукой награждал!»
С царских сребреников были куплены и порты для дальней дороги, и лыжи, и походный припас. Кобец хотел благоразумно пристать к торговому поезду, но с этим не повезло. Опытные походники отказывались брать в товарищи домоседов, впервые нюхавших снег.
«Попомнят, как обоймёт тоска на привале! – злился Кобец. – Ну и пусть! Сами дойдём! Люди доходили, и мы справимся!»
– Что ж, братейка… Отцам-пращурам поклонясь, Кияну-батюшке помолясь, подмогой святых Небес заручась…
Кобец положил на валун кусок сухаря. Обвёл Сойку хвостом длинной верёвки, второй конец просунул в собственный пояс и завязал.
Всё!
Теперь оба принадлежали только дороге.
– Пошли!
Геройского начина положить не удалось. Сойко еле ковылял. Бился лыжей о лыжу, нещадно дёргая ужище. Даже оборачивался: «А может?..»
– Ничего, – повторял Кобчик. – Ничего…
И дело вправду пошло, даже быстрей, чем он надеялся. Сойко поймал движение, начал упираться кайком. «Люди доходили, и мы дойдём!»
Снег тихо кутал былую славу Выскирега, некогда второго города Андархайны. Укрывал, изглаживал следы отчаянных путников.
Какое-то время две тени были ещё различимы в белом медленном хороводе. Потом скрылись.
Больше Сойку с Кобцом никто не видел ни живыми, ни мёртвыми.
Только смелые бывальцы, вернувшись из дикоземья, повествовали в кружалах, как в рёв лесоломной пурги порою вплеталась негромкая песня глиняной дудки. И унимался буран, и стихал злой вихрь-волкорез, и в расступившейся пелене открывались спасительные путеводные знаки. И мерещился почему-то запах сухарей, согретых у печки.