– …Шагад, – собрав лоб отвесной морщиной, рассуждала Эльбиз. – Нам говорят, сын Газдара молод годами. Надо думать, в бою искусен и кровожаден… если правда хоть половина того, что мы слышали о хасинах. На белом войлоке иначе не усидишь – живого съедят… Он правит уже несколько лет, этого одним свирепством не вытянешь. Значит, слушает ахшартаха, да и свой умишко нажил какой-никакой… коли уж пестуна послал на орудье… То есть и от ночной кукушки не отмахнётся, когда та умеючи прокукует. Ещё этот Горзе привержен струнной гудьбе. Мне в подарок песню прислал…
– О любви сладкой?
Вернулась блюдница. Принесла блюдо румяных лепёшек и хороший бурачок из рыбьей кожи. С поклоном поставила.
– О сыновстве, – сказала Эльбиз. – О родине храбрых, где в небе вьются орлы. Сам сложил, если не врут.
– Врут наверняка.
– Почему? Царь Аодх…
– Аодх говорил: царь должен править, остальное – забава. Туда и сюда всю руку не упирай, твоё дело приставить того, кто совладает.
Пока Ознобиша вспоминал спор с Эрелисом о праведной непоборимой руке, Машкара спросил:
– Что ещё скажешь об этом горце, дитя?
– О, – встрепенулась царевна. – Хивас-хасины поклоняются солнцу, ибо живут к нему ближе прочих народов. От этого, говорят, кровь у них пламенная и кипучая. Если шагад вполовину так женолюбив, как тот недоучка-телохранитель…
– Топтама?
Машкара примерился к чуждому имени, словно к обнажённому лезвию.
– Он самый. Сесть не успели, а я уж смотрю – куда глазами повёл? Старик беседу беседовать, а этому только дел – зырк да зырк. Не рында, имя пустое. А посла скрозь девок повёл, Вагурку миновать не мог без спотычки. Чуть ахшартаха за руку не тянул! Дед умён, понял – смеются ему, и давай в ответ молодцу поноравливать. Лови, молвит, избранушку, держи крепче! Прямо к себе в шатёр забирай!
Зрачки Машкары расплылись, взгляд устремился в пространство. Медленно возвратился.
– Эрелис еле отбил, – живо рассказывала царевна. – Вагурка, сказал, это тебе не распустёха-чернавка! Красной боярыни наглядочка, вот! У сердца взлелеяна, в шелках вскормлена, ей обхождение подобает! Что же за обхождение?.. А вот какое… В пещернике у нас теперь кому смех, кому грех, боярыне – осада хасинская. До терема норовят взвиться на крылатом коне! Вагурка в покоях скрывается, ахшартах подарочки засылает, Топтама песни поёт…
– Поноровил, значит, молодцу, – как-то издалека выговорил Машкара.
– Ну да, будто отец любимому сы… ой!
Она смотрела круглыми глазами, прижав пальцы ко рту. Царевна соображала стремительно, как все праведные, давшие себе труд отточить дарованное рождением. Даже два райцы немного опоздали за ней. Цепир всё-таки заполнил первую рамку и размышлял над второй. Ознобиша тоже слушал вполуха. Он ломал горячие лепёшки, сдабривал пряным жиром от мякишей. Эту – на стол доброго Аодха, вычищенный порядчиками. Прочие – в бурачок, мезонькам полакомиться. И был мыслями уже в котелке, уже мирил недоверчивых унотов с Гленей, выкормышем Невдахи, которого оставлял за себя…
– Ой, – повторила царевна. – Это ж хитрость додревняя! Вот же правда: хочешь что-то понять, начни другому рассказывать…
Вот и весь мезонька
«Власть праведных… Древняя, наследная, страшная. С чем сравнить её? Разве что с подземным пожаром. Греет, пока за толстой каменной стенкой. Вблизи же… Я думал – причудилось. Гайдияр Ваана щунул, и свет дрогнул. Но нет, не причудилось. Ардван записью пометил…»
– Мартхе… Мы куда путь держим?
Он очнулся:
– В Книжницу. И ещё к этим… ну…
«Забыл? Я – забыл?..»
– Ты на Затыльную гряду повернул.
«Смоголь и Сизарь! Мазилы!»
Райца шёл не один. Он давно уже никуда один не ходил, только с позадицей. Верный служка, Нерыжень, Ардван, временами Сибир. А в котелок и назад его провожала ватага мезонек. Эти зубастые, кого угодно скопом сожрут. А уж крик подымут такой, что пол-Выскирега сбежится. Однажды источника проморгали, довольно!
«Гайдияр, ныне четвёртый из праведных, был когда-то одиннадцатым. Ни клейма, ни прямой дороги на трон… но где воин, способный победить Гайдияра? Вождя, чей гнев гасит светильники, а голос наполняет широкую площадь, звуча струнами сущего? Если таков одиннадцатый в лествице, каковы же цари?..»
Непочтительный служка дёрнул за руку. Ознобиша моргнул. Оказывается, они уже свернули в боковой ход.
Здесь большая стена была изрисована кутасами, важными хасинами, мерно шагающими порядчиками. Виднелась даже глыба пламень-камня в недостроенной палатке и люди, сошедшиеся глазеть.