Под стеной сидели на корточках двое мезонек. Один – тощий, болезненный, в сосульках тёмных волос, с глазами до того чёрными, что неволей задумаешься, как такими вообще видеть. Второй – покрепче, кудрявый, светленький. Уличные мазилы. Те самые. Умевшие уже к вечеру забавлять горожан стенными рисунками обо всём, про что судачили утром. Оба вскочили, сдёрнули рваные шапки. Переглянулись… преклонили колени.
«Не мне кланяются, – напомнил себе Ознобиша. – Величию давшего мне достоинство райцы…»
«Почему я взыскан только письмена рисовать? – горестно задумался Ардван. – Вот бы мне дар облик человеческий запечатлевать, как эти – влёт! Чирк, чирк – готово! Эх…»
Ознобиша напряжением воли отодвинул прочь тень Гайдияра. Перевёл дух.
– Служба государю есть верность, честь и почтение, – строго поведал он мезонькам. – Отныне зоркий глаз и рука, взявшая рисовальное сручье, устремятся не к мирской славе и прокормлению, но единственно к доброму имени государя и возвышению Андархайны. Прочие заботы и страсти вам надлежит отрицать, или исполнять напоследок, или отдавать государю… как отдал их я. Нудить вас не хочу, зову доброй волей. Пойдёте со мной?
Они дружно закивали нечёсаными головами. Осознание тягот пути постигнет их позже, пока они видели только чистый и богатый кафтан Ознобиши, сквозистое серебро на груди и руку, наделявшую съестным. А что рука всегда в пятерчатке, так вон дядьке Слёну тоже оторвало пальцы канатом, эка невидаль…
Мезоньки, ещё не царские рисовальщики, но уже не уличные мазилы, потянулись за всеми, побаиваясь, слегка отставая.
– Прежде маялась подземельями, теперь уж вроде люблю, – шёпотом жаловалась Эльбиз. – Иду в город, сама гадаю, доведётся ли снова! Вдруг прямо завтра кончится волюшка? И в Шегардае как ещё будет…
Нерыжень, чуждая порывам, смотрела невозмутимо.
– Долго ли, коротко, а поменяла бы ты, свет, облик явный.
– Почему? Отрок на побегушках всем примелькался…
– Верно, свет. Но отроки со временем крепнут в плечистых парней. А ты?
Царевна опять не стала спорить до хрипоты, лишь спросила:
– Что посоветуешь?
– Заготовь несколько сряд. – У Нерыжени ответ был, как всегда, наготове. – Один сниз – чернавки, замарашки-приспешницы. Другой – девки комнатной. Третий – дочки боярской… сгодится на гульбище дворцовое выходить.
Эльбиз скривилась в ухмылке.
– Я и то гадаю, – сказала она, – дядя Космохвост с тобой нас не поменял ли? Ты всех краше, глянул – пропал, любое сердечко в руке, верёвки вей. Ты витяжница, какой я не стану… А мне чем хвастаться? Пол-Книжницы прочла, а толку?
Слушая девичий разговор, Ознобиша улыбнулся, возмутился, задумался об имоверности сказанного Эльбиз. Незаметно вновь сполз в прерванные раздумья.
«Андархайна от века не знала иных царей. Лишь тот, чья кровь течёт золотым огнём…»
Ознобиша опять помыслил о своём государе.
«Его ветвь старше на четыре ступени. А Гайдияр валял Эрелиса, как щенка. Можно сколько угодно твердить про долг царствования… но почему?..»
И вновь расплылись перед глазами стены прохода с их жилками камня, грязью и почеркушками, от смешных и трогательных до похабных, от неумелых до вдохновенных.
«А что, если власть праведных… искры древнего пламени, завещанные от предков… суть чудесные семена, дремлющие в крови… семенам… нужен уход… иначе они не пустятся в рост…»
Ознобиша брёл в плотном тумане, подсвеченном розовым заревом то ли рассвета, то ли заката.
«И можно родиться для трона, но проспать наследную мощь? Как владыка Хадуг, лишённый стремлений… временщик Беды… случайный правитель…»
Ознобиша чувствовал – разгадка плыла совсем рядом. Туман порою густел, сплачивался во что-то… почти осязаемое. И было страшно. Очень страшно. Как всегда, когда дело надлежало до праведных.
«Щенок, рано отлучённый от матери, не научится быть собакой. Дитя, выращенное медведями, не поймёт людской речи. Если на миг допустить, что царевич Аодх выжил вдали от дворца, возглавил ли он хоть деревню?.. А Эрелиса кто растил и учил? Телохранитель. Которому искусство боя было воздухом, пищей, всей жизнью. Славный рында берёг сперва отца, потом сына и ничего иного не знал…»
– Мартхе.
В клубах тумана таился необозримый бедовник, девки-снегурки, вихрясь, протягивали чудесные писала, подносили безмерные листы чистейшей берёсты.
«А что, если уже упущено время? Если царское пламя, не выхоленное с пелёнок, так и не запылает во всю державную мощь?..»
– Мартхе!
«Пусть так. У Эрелиса много иных совершенств, присущих царю. А рядом с престолом – праведная семья. Хадуг, умудрённый долгим правлением… доблестный Меч Дер…»