– Вас с ладу собьём, на свой лад переладим!
– Гуди гораздо, Затресье!
– Не удавай, Твёржа!
«Твёржа»?..
Тамошнего игреца воронята разглядели не сразу. Внятен был только звон струн да мальчишеский голос, беспредельно взмывавший сквозь гомон купилища, сквозь вдохновенный ор своих и чужих. Голос плёл кружева, уносился и возвращался, лёгкий, радостный… крылатый. Услышав – не спутаешь, не забудешь. Певца прятали широченные спины. Есть кому в схватке синяками украситься, с добавком вернуть! Наконец парнишка мелькнул. Помладше воронят. Гибкий, худенький. Гусли – роскошные, не по возрасту. Золотые струны сыпали дрожащими искрами, заливаясь в сто голосов.
Гойчин вздрогнул… Волосы отрока неслись по ветру густым чёрно-свинцовым пером. Нос с тонкой горбинкой. Прямые брови, пушистые к переносью и гладкие у висков. И глаза – впрозелень голубые, как два бесценных верила…
Не может быть!
А состязание шло своим чередом:
– В Затресье рогожи треснули!
– Твёржа лыжи уставляет, во все ноги убегает!
Ирша ждал добротной кулачной сшибки, не дождался. Конечно, суровые парни толкались плечами, но больше для смеха. Рожи, искусанные морозами, неудержимо расплывались в улыбках. Взабыль ревновали одни гусляры, да и те в итоге грянули согласное:
Гойчин ткнул Иршу локтем:
– Видал?
– Что – видал?
Гойчин потянул друга вслед удалявшемуся звону и смеху, но сзади окликнули старчески-пронзительно:
– Это кто тут с Нетребкина острожка?
Орудники вмиг всё забыли, крутанулись на голос.
Сухонькая бабка, принаряженная для торгового дня, опиралась на клюку. Шапочка с лисьей оторочкой, строчёный опашень, расстёгнутый так, чтоб виднелась дорогая пуховая безрукавка. Лицо маленькое, нос долгий, а взгляд! Ничто не укроется!
Рядом скучал крепкий недоросль, держал корзину с покупками.
Вежливые мораничи сдёрнули колпачки, поклонились:
– Можешь ли гораздо, славная внуками.
– Ай, радость нечаянная, – умилилась старуха. – Мотай на усик, Велесюшка! Сынки приветливы ходят, дочки род украшают! Не то что у иных…
Гойчин громко сглотнул.
Ирша незаметно убирал руку, было вскинутую к пазухе, где хранилось письмо. Заветному слову надлежал отклик: «Слава Матери не минуется». И ещё про воинский путь, который матерям оборона. Вместо этого бабка осведомилась:
– Ладно ли нынче моя подруженька, Путиньюшка свет Дочилишна, живёт-поживает?
Об этом Лихарь орудников тоже предупреждал.
– Живёт себе поживает, боярыня. Здравствует, добра наживает. Кланяться наказывала доброй подруженьке.
И воронята разом отдали малый обычай.
Довольная бабка кивнула, продолжая расспрос:
– Дочек, поди, замуж отдаёт?
Гойчин вновь выручил, ответив по наказу:
– Путинья наша Дочилишна странница безугомонная. Сама едет, сама путь торит, сама след заметает. И дочек по себе учит. Не известны мы покуда, чтобы мужей им нашла.
Седые старухины брови поползли вверх. Верно, не такого ответа ждала. Изготовилась возмутиться… прикусила язык. Ведь не могла же подружка Путиньюшка жить без закона и правды? Ясно, не могла…
Воронята вновь махнули колпачками:
– От кого же, почтенная, нашей великой тётушке поклон исправить велишь?
Это опять был наказ Лихаря: станется притча – имя выведать непременно. Бабкин внук приосанился:
– Кланяется ей Шамша твержанка Шумилична, большакова сестра.
Спасёныши
Улызгнув от праздной старухи, воронята поспешили вслед манящему голосу, но сразу настичь не удалось. Они замедлили шаг, стали оглядываться, вспомнили орудье.
После первой неудачи обоим стало казаться: не выйдет к ним тайный моранич. Отшумит торг, засобираются торгованы… и что делать тогда?
– Вперёд не выдавайся, назади не оставайся, – вспомнил Ирша дорожную мудрость.
Гойчин решительно тряхнул головой:
– А и отстанем. Сами дойдём, дорога разведана.
– До самого Нетребкина острожка!
Справа повеяло знакомым духом – маслянистым и несъестным, Земляной дёготь! Воронята издали присмотрелись к молодому торговцу.
– Тот ли, что с кровнорождённым приезжал?
– Как есть тот. Улеш из Коряжина.
Ребята переглянулись. Страсть хотелось подойти: «Дяденька, ты Ворона помнишь?» – «Кого? А-а… Так вы тоже с воинского пути?»
– Не пойдём, – решил Ирша.
Где-то впереди людские голоса возвысились до слитного разгонного крика. Нагал увенчался звучным ударом, будто столкнулись два тяжких гулких бревна. Миг тишины… и рёв, низкий, свирепый. Яростное фырканье.