– Мошну отдавай.
Они легко могли примучить злодея, но дядя Ворон учил иному. «Силу попусту не оказывай. Умом да языком сумей обойтись!»
– Батюшку Повольного не гневите! Мой страх, мне награда! Отымщики, беззаконники…
– Мы с Нечаем Вышатичем левобережные дикоземья одолевали, – нахмурился Гойчин. – У других зеворотых бери, а нашего не обидь.
Ирша весомо добавил:
– Не то заголим. И калашников звать не будем.
– Откуда ж вас на погибель мне принесло?
– С левого берега! – гордо исповедал Ирша.
Гойчин хотел привычно вставить: «из Нетребкина острожка», но передумал.
– Мы, – продолжал Ирша, – повинны андархскому праведному царю, а его судьи за крадьбу кнута отмеряют. За каждый сребреник по удару! Видывал ты хоть издали те кнуты?
Им самим при торговых казнях бывать не случалось, но молва ходила широкая. Человечишко заметался, взвизгнул по-крысиному:
– Не за рекой у себя!
– Будто на Коновом Вене ворьё жалуют? – удивился Ирша. И повернулся к Гойчину. – Зови калашников, брат. Поглядим, какими милостями взыщут.
– Не надо, не надо, они Трясаву бессчастного…
– А ты, гогона дырявая, про то подумал, какая слава о здешнем купилище разойдётся?
Гойчин тихо добавил:
– Из нашего Нетребкина острожка гости домой обид не уносят, на месте отвёрстывают…
Куда облезлому хищнику против двоих молодых, когтистых, клювастых! Крадун горько всхлипнул… отдал кошель. Целый, невзрезанный. Сберёгся даже узел на ремешке горловины, сложный, приметный. Без сноровки не распустишь, тишком денежку не уведёшь.
Мимо скорым шагом промчались двое калашников, узнаваемых по слаженности движений и копьям без железков. Один воин казался слишком тоненьким, узкоплечим.
– Девка, что ли? – подивился Гойчин.
– Где?
Там, куда стремились калашники, рос людской гул, песня ломила песню, голоса выбивались из голосниц, уже не пели – орали, ревели, даря разгон кулакам.
Воронята оглянулись на вора. Его след простыл, на сей раз окончательно.
– Пойдём драку смотреть, – загорелся Ирша.
Гойчин упёрся, потянул его за руку:
– Сперва кошель отдадим. А то Трясава этот ещё на нас же покажет: украли, мол. Правься потом!
Верзилы сидели при хозяйском шатре, оба грустные, у одного точила кровь губа, у другого заплывал глаз. Вежливые воронята попросились к хозяину, были впущены – и дружно поклонились багровому с досады торговцу:
– Подняли вот… Прими, дядя Нечай.
Купец сперва глазам не поверил. Затем хотел отсыпать воронятам по горстке. Скромные мораничи отреклись:
– Мы ж не корысти для, дядя Нечай.
Младший брат
На другой день воронята вновь топтали купилище, к месту и не к месту поминая баснословный Нетребкин острожок. За ночь единоверец не объявился, и в мысли орудников неотвратимо вползала тень неудачи.
– Разминёмся с сидельцем, модеть нам в покаянной, – начал вздыхать Гойчин.
Ирша пожал плечами:
– Ну и отсидим. Впервой, что ли?
– У столба не встать бы…
– Дядя Ворон, поди, стоял. И нам за честь будет.
Ирша старался говорить твёрдо. Ну правда, с чего Лихарю их казнить? Где они ему здешнего моранича добудут, если сам навстречу не выйдет?.. Свой урок воронята честно исполнили. Торожихи достигли. Заветное слово на торгу выкликали. А дальше – милость Владычицы!
Всё верно. Но стоило вообразить пустой взгляд Лихаря, и разумные доводы обращались в ничто.
– Совсем не убьёт, – хорохорился Гойчин. – Кто ему полезет с Наклонной снег сбрасывать?
Довод был так себе. Оба знали – новый учитель не очень-то опечалится, если в проходе под башней кого-нибудь обвалом прибьёт.
– И к бабе Шерёшке за глинами, – поддержал Ирша.
– Да. Кроме нас кто приди, ухвата отведает.
Вот и вся их уверенность. Куржа на ветру.
Гойчин озирался, обшаривал людское скопище взглядом.
– Спросить, что ли, где твёржинские стоят?
– Не, – нахмурился Ирша. – Дядя Ворон скомороха в Шегардае без расспроса сыскал. Что ж мы, стан целой деревни на купилище не найдём?
– Найдём, – кивнул Гойчин. – У нас в Нетребкином острожке знатые следопыты живут!
Красный ряд, оправдывая название, цвёл радугой. Алые, синие, зелёные, рыже-бурые ткани! Мотки пряденой шерсти – пиршество глазу! Мораничи успели привыкнуть к дикомытским ярким одеждам, но рундуки прямо кипели. Некоторое время воронята просто глазели, не в силах насытиться. Потом Гойчин сказал: