– Не, в Опёнках сильную породу видать. Два сына бровь в бровь, отколь иной затесался?
– Мамка на заезжего молодца загляделась…
Гойчин морщил чистый лоб. Что-то витало. Словцо там, словцо тут… Бисерины катались, выскальзывали. Догадка, подмигнувшая из мальчишеской болтовни, не шла на свет, не давалась.
– В руках, стало быть, всё горит, – сказал Ирша. – Ну, это понятно. Парень дом вёл, за отца лыжи источил.
– Не горит. Живёт, – пробормотал Гойчин. Ему легче соображалось, когда бубнил вслух.
– Это у них говоря такая.
– Не. – Гойчин всё ловил чужой смысл.
Ирша фыркнул:
– Сухая ветка в руках цвет даёт?
– О том гадаю.
– Спросим, что ли, мальца?
Гойчин мотнул головой. Длить знакомство было нельзя. Ни к чему, чтобы маленький гусляр их запомнил. Вычленил в пёстрой веренице торжан.
Они справляли малую нужду за плетнём, у отгороженной ямы, когда сзади прозвучал властный голос:
– Эй, недоросли!
Воронята подпрыгнули, оборачиваясь. Кое-как сдержали ладони, метнувшиеся к ножам.
На оплывшей горке песка, вынутого при рытье ямы, стоял купец. Не самый нарядный, просто из тех, по ком сразу видно – весь торг скупит, если захочет. До тла проконается на гусиных боях – и не дрогнув восстановит богатство. А за облюбованным товаром сиганёт с края земли и всех чертей там разгонит.
Он властно позвал:
– А ну, идите-ка сюда, чада Нетребкины.
Орудники сперва пошли, потом начали думать: а надо ли слушаться. Этот человек был явно привычен, чтоб ему отвечали, коли спросил. Воронята опасливо приблизились. Замерли, как шкодные робуши перед державцем.
– Вижу теперь: слава Матери не минуется.
В голосе звенела насмешка, но взгляд сверлил. Ребята сдёрнули шапки:
– На то воинский путь, чтобы матерям оборона была.
А у самих головы шли кругом и ноги не ощущали земли, и даже тучи как будто приподнялись, допуская в мир больше света. Купец вдруг спросил:
– Узнаёте?
Воронята снова насторожились: с какой стати им его узнавать? А он уже с открытой издёвкой глянул на двоих недоумков. Что-то слегка изменилось в лице… и на миг они вдруг узрели вора Трясаву, готового жаловаться и ныть. Вот дела! – мелькнул и пропал!
«Никогда нам такими не стать», – запечалился Гойчин.
«Когда-нибудь мы станем такими», – понадеялся Ирша.
– А то бы я вам, дуралеям, запросто объявился, – идя с ними прочь от нужника, продолжал купец. Жизнь под вечной личиной не легка и не радостна, тут ухватишь случай разговориться с братьями по котлу, пускай желторотыми. – Испытать надо же? Думаю, увидят меня? Увидели. Следом пойдут? Пошли. Скрутят? Скрутили… Ну да ладно. С чем господин наш Ветер за тридевять земель прислал?
Свет вновь придавило тёмными тучами. Орудники отвели взгляды:
– Он… отец наш сподобился поцелуя Владычицы…
Тайный моранич даже остановился, всё купецкое ухарство разом померкло.
– Вот же притча-невстреча!.. Сказывайте.
Ирша полез рукой в пазуху:
– Тут письмо…
Купец взял крохотный тул, но велел:
– Вашу повесть слышать хочу.
Речь держал Гойчин. Повествовал как есть, а куда денешься? Стало быть, привели отступника на расспрос, а Ворон взмутился. Дружка спрятал, сам в убёг бросился. Учитель со старшими в погоню… а на раскате…
– Помню я тот раскат, – проворчал сокровенный сиделец. И поддался чувству. – Кто теперь великий котляр? Не Лихарь же?..
– Он нашего господина с перебитой спиной обратно привёз и при нём сидел безотлучно. Отец наш перед смертью его на учительство благословил.
Купец кивнул, примериваясь, применяясь.
– А стенем ныне кто? Хотён?
– Хотён…
Гойчин потел, выверяя каждое слово. Ирша смотрел на поясной кармашек купца, где исчезло письмо. Что же они с побратимом доставили на Коновой Вен? Не нож ли под вздох весёлому Жогушке? И мужу с пронзительным взглядом, что стал ему за отца? И что делать, если вдруг так… и можно ли что-нибудь сделать…
– Добро, – сказал купец. – Ответ завтра возьмёте.
– Господин… – осмелел Гойчин. – Ты часто говоришь «вот же». И… Трясава-вор говорит. Неладно…
Сиделец усмехнулся:
– А я ждал, заметишь ли.
Ответное письмо
В последний день воронята скрытно держались у становища твержан. Если будет расправа, то прилюдная, громкая. Чтоб все видели, чтоб поняли, иначе зачем?.. Орудники не знали, успеют ли что-то заметить, какое там предпринять. Поди угадай, где сдвинется пола плаща, притаившего не дающий промаха самострел.
Кто свалится первым, даже не перестав улыбаться? Летень, в котором витязь чувствовался даже сквозь увечье? Жогушка, разбиравший под гусли новую песню?