– Сквара! Опёнок!..
Улыбка померкла.
– Меня Светелом люди хвалят, дядя Кербога. А если по-воински, то Незамайкой.
«По-воински?..» Кербога в свои годы был ещё статен, на силу не жаловался. Обидчиков, случалось, отваживал своеручно. Но на прежнего мальчонку лишь стоило посмотреть, и взгляд сам дорисовывал шлем, кольчугу, кованые нарамки.
– Ну ты вымахал, ребятище, – только и повернулся проворный скомороший язык.
Кажется, мальчишескими, распахнутыми миру остались одни глаза. Да и в тех, глубоко на дне, залегло что-то…
Суровое. Страшноватое. Не замай!
За козлами скоморошни откинулась полсть, высунулась длинная белая борода.
– Дедушка Гудим! – обрадовался Светел. И спохватился: – А что пиявицы рыжей не видно? Арелы? Здорова ли?
Кербога вздохнул:
– Отдал я Арелу…
– Нешто жениху? Живой, значит, объявился? Этот… как его… Йо…
– Не жениху. Я тебе потом расскажу.
Возок втянулся в ворота. Подоспевшая Геррикова чадь вернула створки на место, заложила бревном. Открылась дверь скоморошни, наружу выбралась девка. Высокая, темноволосая, гибкого стана даже шубка не прятала. Девка держала руки в рукавах, озиралась с надменьем царевны, забредшей в собачник. Среди прочих и Светел удостоился короткого взгляда. Это, мол, ещё что за пендерь лесной?
– Самого отколь к мораничам занесло, дядя Кербога? Далеко ли путь держишь?
– Далеко, ребятище. В Шегардай.
Тремя днями позже Светел, зацелованный на прощание всем купеческим семейством, подчалил лёгкие саночки к ходкой скоморошне Кербоги.
Отдохнувшие оботуры взрывали копытами снег, нюхали воздух. Левобережье накрыло обширным хвостом тепла, походники до времени спрятали тёплые хари, а кичливый дикомыт – где ваши раки зимуют, мы весь год живём! – даже куколь сбросил на плечи.
На выглаженном бедовнике не нужно было тропить. Усердные быки шагали без понуканий, сани плыли, как лодка. Скоро дед Гудим совсем оставит вожжи, вытащит дудочку. Начнёт играть песни, вплетая в попевки невнятные стороннему уху приказы: левей, правей, подналяг!
Светел и Кербога шли подле саней.
– Когда всё ладно, я начинаю думать, будто струсил впустопорожне, – негромко рассуждал скоморох. – Но они же могли… всё, что заблагорассудится… понимаешь? И над ними больше нет Ветра, чья тень нас хранила… Дочь, сказали, красавица… А я, отец, бессильный стоял. Знал бы ты, ребятище, что я тогда пережил!
Светел глухо отмолвил:
– Знаю, дядя Кербога. Ещё как знаю.
Скоморох покаянно вздохнул. Жог Пенёк! Сильный, гордый, счастливый отец двоих сыновей… всего через год изникший от горя и унижения.
– Я не ведал судьбы Жога, но помнил, как надрывалась его душа. И тогда мне показалось: лучше уж струсить.
Светел встряхнулся, повёл плечами, послушал, как тянется кожа возле лопатки.
– Думаешь, у Шарапа этого ей меньше угрозно?
– Ватага Шарапа в самом Выскиреге играла, праведных радовала. О том у них и грамотка жалованная есть.
– А сам Шарап? Не возмечтает? На кудри рыжие не заглядится?
– Певчим голосом заклинался…
– Клятвы разные слыханы, – буркнул Светел ревниво. – Арела мне сестрёнка названая. Полсловечком пожалуется, лиходею голову оторву.
Прозвучало так обыденно, что Кербога поёжился.
Уже мало что напоминало о близости зеленца. Возок покачивался, осторожно спускаясь в речную ложбину, когда Светел насторожился:
– Кричат, дядя Кербога.
– Кто ещё?
«Котляры! Лихарю песня не полюбилась, кару назначил…»
Светел прислушался, удивился:
– Ишь… Павага бежит.
Шапка жёлтых кудрей была далеко различима. Красавец-плотник поспевал на беговых лыжах, махал рукавицей:
– Эй! Дикомыт…
– Да ну, – обрадовался Светел. – Со мной, что ли, не обо всём рассудил?
Кербога был жрецом. Люди могли его распоясать, но внутреннее зрение осталось при нём. Он видел Павагу вспышкой, то искристой, то мутно коптящей. Светела – ровным пламенем, дыханием солнечной мощи. Кербога видел когда-то подобные пламена… наитие кончилось, не позволив толком задуматься.
Павага перевалил взлобок, поднял кромками лыж пелену прозрачной куржи.
– Слышь, дикомытище…
– Ну?
Светел стоял спокойно и прямо, даже юксы сбрасывать не спешил. Кербога ждал схватки. Плотник, переставляя длинные ирты, подобрался этак бочком.
– Вот, – похвастался он. – Лыжи твоего дела испытываю.
– И каково?
– А таково, что лучших нам не видать. А ещё дед Щепка мне, топор направляя, твою тайну открыл.
Светел качнулся с ноги на ногу. Разговор о тайнах ему не понравился.
– Это какую?
– Будто бы ты, по обычаю злого Правобережья, противно закону Владычицы взялся гусли строгать.