– Твоя правда. Взялся.
– И уже играл бы, ан вот не дали тебе добрые люди упористого дерева на лежак под шпенёчки!
– Не дали, – медлительно кивнул Светел. – Вы, сегжане, в заветах неукоснительны.
– Вот и отбегай подале от нас со своими глумами да потешками! – Павага говорил громко, с напором, смотрел Светелу куда-то мимо левого уха. – Нам в Сегде мирские песельники без надобности!
Обличая, он стаскивал с плеч верёвочные лямки, державшие за спиной что-то не очень большое, продолговатое, замотанное в рогожу. Сняв, бросил свёрток на снег между Светелом и собой. Прыжком развернулся на лыжах – и удрал обратно за взлобок. Лишь куржа повисла в воздухе, медленно опадая.
Светел хмыкнул, поднял оставленное. Развернул.
В руках у него была толстенькая буковая дощечка. Красноватая, отменно твёрдая.
– Как много повсюду хороших людей, – дрогнувшим голосом выговорил Кербога. – Даже здесь, где нам ворота открывать не хотели!
– Ага, – сказал Светел.
Далеко в холмах ухнуло, загудело: пришла в движение плотная шапка снега, нанесённого бурей. Порыв ветра ощутимо толкнул скоморошню, спускавшуюся к замёрзшей реке.
Дорожная молитва
– А что невесел, ребятище?
Светел подкинул на ладони ком снега.
– Об ночь сон примстился, дядя Кербога.
– О как! Скажи, истолкую.
Вспоминать не очень хотелось, но чем ещё развеять тоску дальней дороги, если не разъяснением снов.
– Будто летал я…
– Летал! – восхитился Кербога. – И мне снилось когда-то, будто к солнышку воспаряю. Чем смутился, сын дикомытский?
– Гоньбу нещадную видел.
– Это не такой дурной сон, как думают люди. Просто знак: скоро доведётся о чём-то быстро решать. Будь готов не промедлить, но и не засечься… а то помело сунешь в печку, гуся в подпечье! Ещё скажи, сам угонял или тебя выстигали?
– Да я сверху зрел, дядя Кербога. Кто за кем, и ведать не ведаю.
Кербога гулко хлопнул рукавицами по мёрзлому кожуху.
– Может, тайный страх во сне объявился?
– Какой страх?
– Ты сам первый раз здесь идёшь. А ну заплутаем?
– Ещё чего придумай, дядя Кербога.
«Обошли дикомыта в лесу!» Светел не то чтобы назубок помнил сегдинскую круговину, но опознавался уверенно. Бывало, полдороги до Изворы одолевал с местничами. А дальше – речным руслом да промахнуться?
Снежный ком прыгал из ладони в ладонь. Туда, сюда, влево, вправо. Не одиннадцать топоров, конечно, но всё же. «Люди могут, а я?..»
– Так вот что за меледа у Арелы всё время в руках была, – под хруст снега под лапками сказал он скомороху. – Помню, то монетку в пальцах гоняет, то колобашки подкидывает.
Кербога терпеливо наблюдал за неловким скоком снежка.
– Я думал, дурак, в игрушки девка играется, – продолжал Светел. – Мы со Скварой пряли всё время, это дело нужное, а клубки лукать?.. Баловство!
– Люди тому баловству по семи годков учатся…
– Понял уже, дядя Кербога. Как сам руками испробуешь…
– Руки у тебя, парень, для оружия, не для кидков-бросков скоморошьих.
– Если б я всех слушал, кто мои руки судил, я бы тут с тобой не гулял.
Кербога спросил со смешком:
– Прясть-то не разучился?
– Будешь оботуров щипать, дядя, ты меня испытай. А тогда, мальцом, я прялку на гибало скоро сменил. И ещё, по атиной надоумке, на гусли локотницы опёр… Дедушка Игорка учить не хотел, тоже всё на руки пенял. Только, мол, с брёвнами управляться.
Сани качнулись, переваливая небольшую застругу. Светел поднял ещё ком, отрубленный полозом, начал кидать два в очередь. Комья падали, он упрямо подбирал.
Кербога не выдержал:
– Давай покажу…
– Не, дядя. Сам дойти хочу.
– Дойдёшь, когда борода посивеет.
– А мне не к спеху.
Сани приближались к релке у слияния речек. Здесь по берегам сохранился лес, прикрытый щитом скалистой гряды. Ветра не было, оботуры выдували струи густого пара. Лицо дикомыта прятала харя, но в голосе прозвучала улыбка:
– Мне не скоморохом быть, дядя Кербога. Людей удивлять, на то вы с дедом Гудимом. А я что схвачу умишком, того мне и хватит.
Кербога безнадёжно махнул рукой, отвернулся от прыгающих снежков.
– Ты, ребятище, мне про Сечу рассказать обещал.
– А что про неё? Там наш Сеггар мудрость явил. Кощеев против Железной построил и робеть воспретил…
– Ты мне про деяния поведай. Подвиги вспомни. Я, может, в красный склад облеку.
Изнутри скоморошни повторами звучал голос. Девка Лаука заучивала попевку с непростым, заломистым взлётом. Дед Гудим подыгрывал на свирели. Светел неволей вспомнил материн голос. «Тем крыльям нынешняя попевка пёрышек бы не взбила…»