В шатре Улат-Пала смердело. Прокисшим пивом, немытым телом, мочой. Сам он в обнимку с приятелем развалился на узорной яркой кошме среди подушек и битых кувшинов и уставился на Аррайду с нехорошим пристальным удивлением. Сама она, привыкшая к чистоплотности пепельноземцев, тоже была обескуражена.
— Как-то даже слишком предсказуемо, — она поскребла щеку.
— Стоило бы здесь прибраться, — заметил дедка Сенипул едко.
— Нвах… — Улат-Пал свел на гостье мутные глаза. — Что ты забыла здесь?
— Пришла за тем, что ты украл.
— А я думал… будешь умолять… назвать тебя Нереварином…
— Много чести!
— Эй, Ахаз, Ашу-Аххе, Ранаби! — заорал он. — Приветствуйте гостью!
Толкнул спящего. Поднялся и, растопырив руки, пошел на Нереварина, готовый удушить или переломать кости в смертельном объятии. Или устрашить одним видом, чтобы девчонка, визжа, убежала прочь.
Одним скользящим движением Сул оказался между ним и Аррайдой. Глянул с презрением, склонив голову к плечу. Улат-Пал рыгнул.
— Прочь! Щенок.
Огреб поддых. Согнулся пополам, тяжело, с присвистом дыша. Ашхан Уршилаку спокойно пережидал, пока Улат-Пал снова сможет двигаться. Призраки удержали взмахнувшего ножом Ахаза. Лин подставил ногу вломившемуся Ашу-Аххе. Аррайда кинула в Ранаби кувшином, в котором грелся на треножнике мацт. Ранаби заорал и свалился на Ашу, сбитый с ног Ханом-Амму, влетевшим в шатер последним.
— Ты?!.. — ашхан Эрабенимсунов грязно выругался, лицо его сделалось темно-серым от прилива крови.
— Нельзя! Обижать не дам! — пастух толкнул Улат-Пала плечом.
Они словно играли в «петуха», когда руки складывают за спиной, прыгают на одной ноге и толкаются плечами. Пал выхватил нож. Пастух икнул и отшатнулся. Аррайда не раздумывая прыгнула, роняя Улата в кучу-малу. Кто-то яростно взвыл, сверкнули молнии, и в сопящей куче наступила тишина.
Сул-Матуул помог Нереварину подняться. Притянул за плечо:
— Цела?!
— Да. Как остальные?
— Живы и даже не поцарапаны, — гордый дедка Сенипул соткался над поверженными врагами. — Свяжите эти морды и выкиньте наружу. Лландрас, полог откинь, пусть проветрится.
Заколыхался над испуганным пастухом:
— Ты храбро повел себя, Хан. Пора бы Айран-Амму появиться и сказать, что ты честно отвоевал свое наследство.
Хан-Амму прижал руки к груди:
— Не надо. Пожалуйста.
— Ну, не надо так не надо, — Сенипул помотал перед ним ключом на шнурке. — Не стой столбом, в сундук загляни.
Пастух, послушавшись, присел у сундука. С великим почтением вынимал он и называл каждую вещь.
— Амулет. Огненное сердце Санит-Кила, великого ведьмака. Он дает отвагу в бою, смелость, которой мне не хватает. Если я хочу… принять ответственность за мой народ — в моем сердце должен гореть этот огонь.
Сул-Матуул одобрительно наклонил голову.
Хан-Амму достал скруток сияющей ткани:
— Мантия… Одеяние Эрур-Дана Мудрого. Она позволяет обдумывать и принимать верные решения. Это не просто одежда, — обернулся он, как новорожденного гуарчика, поглаживая ткань. — Это знак того, каким следует быть правителю.
— И без мантии ты рассуждаешь мудро, — уважительно заметил Тьермэйлин.
— Я видела Эрур-Дана в Пещере воплощения, — Аррайда вспомнила воина в доспехе, сияющем так ярко, что больно было глядеть. — Он… гордился бы тобой.
Хан-Амму коротко кивнул, пряча повлажневшие глаза. И вытянул последнюю вещь.
— Топор моего отца, — проговорил будто в забытьи. — Он дает силу держащей его руке. Дает доверие племени.
— Но это доверие нужно оправдать, — прозвучало словно эхом. — Топор для руки ашхана, который защищает свой народ.
Хан-Амму оглянулся:
— Вы тоже слышали? Я… не боюсь. Больше не боюсь, Айран-Амму… отец. Я принимаю на себя ответственность за племя Эрабенимсун. Я понял твой урок. И твой, — он поклонился Аррайде, коснувшись ладонями пола. — Как только меня назовут вождем, я нареку тебя Нереварином, даю тебе мое слово. А пока прими от меня.
Хан-Амму протянул ей на раскрытой ладони Огненное сердце — алый прямоугольный камешек с продольной полоской и завитками крепления, на золотой цепочке:
— В тяжком походе, в невзгодах пусть с тобой будут наши сердца.
Суета сует. Тель Арун, Вос. Продолжение
До Тель Аруна отряд Аррайды добрался грязным, усталым, но без происшествий. Если не считать морскую болезнь. Залив Зафирбель с его тысячей островов показывал норов, и довольно не скоро судну с полосатым сине-белым парусом на единственной мачте удалось бросить якоря в спокойной гавани.