мовскими. Когда Феллини привела в раздражение
какая-то ненужная ему верхняя лампа и ее никак не
могли выключить, а начали прикрывать какой-то
фанерой, то я почувствовал себя полностью в своей
тарелке. Но как филигранно, энергично работал сам
Феллини! Как он умел найти доброе, ласковое сло-
во не только для Мастроянни, но и для любого че-
ловека в массовке и с дружеской интонацией сде-
лать самое жестокое, беспощадное замечание! В кро-
шечном эпизоде вхождения женщин-полицейских он
отснял 9 дублей, меняя расстановку массовки и уточ-
няя задачи главных актеров. И вот с опозданием
я увидел целостный результат работы, тот дубль,
который выбрал Феллини.
Фильм весьма язвительно критиковали или, в
крайнем случае, хвалили сквозь зубы. Больших сбо-
ров он не принес. Упреки режиссеру в самоповторе-
нии были небезосновательны. Возмущенные феми-
нистки атаковали Феллини коллективными и аноним-
ными письмами во время съемок и даже пикетиро-
вали здание Чинечитта, считая, что Феллини гото-
вит некий удар в самое сердце их женского освобо-
дительного движения. На самом деле этот фильм
является едкой и в то же время грустной любовной
261
сатирой и на феминисток, и на мужчин, считающих
только себя хозяевами мира...
Об этом фильме с улыбкой думал я, нажимая
на кнопку двери знаменитой французской писатель-
ницы русского происхождения Натали Саррот, ос-
новоположницы так называемого «нового романа»,—
а вдруг она феминистка?
Автор 9 романов, 6 пьес и книги эссе, бабушка
пяти внуков, Натали Саррот приняла меня в своей
рабочей куртке, чем-то напоминающей толстовку, и
во время первых незначительных фраз я неожиданно
заметил, что она смотрит с каким-то непонятным для
меня восторгом, ибо сам я уже давно у себя восторга
не вызываю. Я смутился.
— Говорите, говорите побольше, — сказала На-
тали Саррог — О чем угодно. Лишь бы по-русски.
Я слушаю живой русский язык и так им наслаж-
даюсь! А вот мой русский, наверное, несколько за-
ржавел. Я так давно не была в России. Ведь язык
в непрерывном развитии, и это развитие можно ощу-
тить только на родине языка.
Я с некоторой грустью подумал, что развитие
языка не всегда бывает позитивным и мой собст-
венный бытовой, да и профессиональный язык поря-
дочно замусорен «современизмами». Но что поде-
лать, развитие любого языка — как движение гор-
ного потока, а горный поток несет с собой не толь-
ко чистые горные струи, но и всякую разную щепу
и чертовщину. Натали Саррот напрасно жаловалась
на то, что ее язык «заржавел». Говорит по-русски она
прекрасно.
Я начал с того, что упомянул тезис Мишеля
Турнье о «вине Малларме» в отчуждении француз-
ской поэзии от читателя.
— Правда ли это, на ваш взгляд?
Саррот ответила по-своему:
— Малларме хотел дойти до конца возможно-
стей поэзии и добился того, что остался один на
один со словами.
— Значит, он хотел так писать, чтобы его не
понимали?
Саррот покачала головой:
— Чтобы его не понимали, он не хотел ни мину-
ты. Но так получилось.
262
— А может быть, он хотел, чтобы слова пони-
мали его, то есть относился к ним как к мысля-
щим существам?
Саррот задумалась:
— Наверное, так... Пруст, например, не думал
о читателе. Ведь если постоянно о нем думать, нач-
нешь подделываться под него. Я больше всего це-
ню самостоятельность чувств, которая сама нахо-
дит себе читателя.
— Чем для вас была продиктована форма «но-
вого романа'»?
— Явление «новый роман» собирательно, и кри-
тики, говоря об этом течении, иногда искусственно
объединяют совсем разных писателей. Что касается
меня, то мне хотелось, чтобы роман пользовался та-
кой же свободой формы, как поэзия, музыка, живо-
пись. Почему роман должен быть только отчетом о жиз-
ни, а не самой жизнью? В жизни я всегда больше
всего любила тайные психологические струения, а мно-
гим свойствен только внешний подход к литературе.
Некоторые читатели приучены читать книги лишь
под знаком того, что происходит в сюжете и какова
развязка, — с сожалением пожала плечами Саррот.
— Вы против сюжета?
— Вовсе нет. Но я предпочитаю внешней интри-