ге внутреннюю интригу мысли.
— У Достоевского это сочеталось. Он иногда
брал сюжет анекдотический или детективный, и он
у него перерастал в сюжет философский.
Саррот согласилась:
— Да, у Достоевского сюжетное действие нес-
ло и поддерживало внутреннюю работу. У Пруста
внутренняя работа — сама по себе сюжет. Пруст
доходит до такой скрупулезной правды во взаимо-
отношениях, которой до него никто не достигал. Он
как бы смотрит в микроскоп, отправляясь в мир не-
известных ощущений. Подражатели Пруста, имити-
руя его, впадают в манию снобизма. А он никог-
да не был снобом... Хотите рюмку коньяку?
— Если есть, какого-нибудь сока, — подавленно
пробормотал я, ибо никогда не любил Пруста. Он
мне всегда казался смертельно скучным. Но я встре-
чал и других умных людей, кроме Натали Саррот,
которым нравится Пруст.
263
Существует в литературе что-то небольшое, но пре-
лестное, как и в природе.
Я потихоньку стал подкрадываться к теме феми-
низма:
— Можно ли рассматривать женщин-писателей
в едином потоке литературы, или все-таки существу-
ют женская проза, женская поэзия?
Натали Саррот была четкой в определениях:
— А разве Ахматову и Цветаеву можно отде-
лить от единого потока литературы? Разве это
«женская» поэзия? Это — большая поэзия, написан-
ная поэтами-женщинами, вот и все. Вспомните Эмили
Дикинсон, Эмили Бронте, Вирджинию Вулф, мадам
де Лафайет, написавшую 25 романов. Восхищаюсь
как личностью Жорж Санд, хотя ее стилистика гро-
моздка. А ведь Маргарита Наваррская писала тоже
прекрасные стихи. Есть и сейчас много хороших пи-
сательниц-женщин, но нередко то, что они пишут,
все-таки похоже на журналистику, хотя временами
и блестящую... Вообще я никогда не думала о том,
что есть нравственная разница между женщиной и
мужчиной, отчего некоторые мужчины испытывают
ко мне чувство неприязни. Впрочем, и феминистки то-
же — они ведь считают, что женщина выше мужчины.
— Я не феминист, но я тоже так считаю, — за-
метил я. — Хотя бы потому, что каждая женщи-
на по своей природной сути мать.
Саррот резко отпарировала:
— Слово «отец» ничуть не меньше вызывает во
мне уважения, чем слово «мать». Если отцы бывают
плохими, то плохими бывают и матери. Говорят, что
женщина застенчивей мужчины, краснеет, если при
ней говорят грубости. Кто краснеет, а кто и нет.
Я не раз замечала, что некоторые женщины бывают
гораздо беззастенчивей многих мужчин. Слова «жен-
щина», «мужчина» — это всего-навсего клише. Если
между женщиной и мужчиной такая нравственная
пропасть была бы на самом деле, разве Толстой
описал бы роды в «Войне и мире» так, будто он
сам рожает! Если мы, женщины и мужчины, раз-
ные существа, то разве я тогда смогу понять До-
стоевского так же, как мужчина! Я никогда не со-
глашусь с тем, что понимаю Достоевского хуже
мужчин. В одной из своих вещей я описываю страсть
266
к искусству отца и безразличие к этому его детей.
Это создает драматическую коллизию. Мы не можем
в полную силу восхищаться заходящим солнцем, ес-
ли рядом с нами стоит безразличный к красоте при-
роды человек. Это нас раздражает, притупляет вос-
приятие. Пробовали ли вы смотреть Шекспира ря-
дом с человеком, которому наплевать на Шекспи-
ра? Нам нужно соучастие в восприятии.
— Но в начале нашего разговора вы сказали,
что можно писать, не думая о читателе. Однако чи-
татель — соучастник восприятия. Нет ли здесь про-
тиворечия?
Саррот налила мне еще томатного сока.
— Конечно, есть. Я ведь все-таки женщина.
— Но ведь вы сказали, что между мужчиной
и женщиной нет разницы?
Натали Саррот прижала палец к губам и улыб-
нулась.
Я не специалист по «новому роману», основопо-
ложницей которого считается Натали Саррот. Мое
преимущество перед советским читателем заключа-
ть только в том, что я лично знаком с писатель-
ницей. Иногда такие знакомства мешают восприятию
произведений: волей-неволей сказывается обаяние
или антиобаяние автора. Однажды я был потрясен
встречей с одним всемирно известным писателем: его
лицемерие, хитроумное заигрывание вперемешку с