напечатал
в единственном экземпляре.
По я богу все карты смешаю.
Я бога запутаю!
Буду тысячелик
до последнего самого дня,
чтоб гудела земля от меня,
чтоб рехнулись компьютеры
па всемирной переписи меня.
Я хотел бы на всех баррикадах твоих,
человечество,
драться,
к Пиренеям прижаться,
Сахарой насквозь пропылиться
и принять в себя веру
людского великого братства,
а лицом своим сделать —
всего человечества лица.
И когда я умру —
нашумевшим сибирским Вийоном,—
положите меня
не в английскую,
не в итальянскую землю —
в нашу русскую землю
на тихом холме,
на зеленом,
где впервые
себя
я почувствовал
всеми.
* * *
Проклятье века — это спешка,
и человек, стирая пот,
по жизни мечется, как пешка,
попав затравленно в цейтнот.
279
Поспешно пьют, поспешно любят,
и опускается душа.
Поспешно бьют, поспешно губят,
а после каются, спеша.
Но ты хотя б однажды в мире,
когда он спит или кипит,
остановись, как лошадь в мыле,
почуяв пропасть у копыт.
Остановись на полдороге,
доверься небу, как судье,
подумай — если не о боге —
хотя бы просто о себе.
Под шелест листьев обветшалых,
под паровозный хриплый крик
пойми: забегавшийся — жалок,
остановившийся — велик.
Пыль суеты сует сметая,
ты вспомни вечность наконец,
и нерешительность святая
вольется в ноги, как свинец.
Есть в нерешительности сила,
когда по ложному пути
вперед на ложные светила
ты не решаешься идти.
Топча, как листья, чьи-то лица,
остановись! Ты слеп, как Вий.
И самый шанс остановиться
безумством спешки не убий.
Когда шагаешь к цели бойко,
как по ступеням, по телам,
остановись, забывший бога, —
ты по себе шагаешь сам!
Когда тебя толкает злоба
к забвенью собственной души,
к бесчестью выстрела и слова,—
не поспеши, не соверши!
280
Остановись, идя вслепую,
о население Земли!
Замри, летя из кольта, пуля,
и бомба в воздухе замри!
О человек, чье имя свято,
подняв глаза с молитвой ввысь,
среди распада и разврата
остановись, остановись!
КЛАДБИЩЕ КИТОВ
В. Наумову
На кладбище китов
на снеговом погосте
стоят взамен крестов
их собственные кости.
Они не по зубам —
все зубы мягковаты.
Они не по супам —
кастрюли мелковаты.
Их вьюга, тужась, гнет,
но держатся — порядок! —•
вколоченные в лед,
как дуги черных радуг,
Горбатый эскимос,
тоскующий по стопке,
как будто бы вопрос
в них заключен, как в скобки.
Кто резво щелкнул там?
Ваш фотопыл умерьте!
Дадим покой китам
хотя бы после смерти.
А жили те киты,
людей не обижая,
от детской простоты
фонтаны обожая.
И солнца красный шар
плясал на струях белых.,4
«Киты по борту! Жарь!
Давай, ребята, бей их!»
281
«Культурная революция» —
это в свинарнике проза,
это в хлеву — поэзия,
но мученики пера
навоз поднимали вилами,
но не писали навоза,
а с ними и переводчики —
не меньшие мастера.
Так появилась в Китае
«литература шрама»,
где горькая эта драма
выплеснута до дна,
а русская классика наша,
как литература храма,
героями перевода
священно сохранена.
Китайские переводчики
русской литературы
переводили тайно
при свечке в бедняцком дому,
принадлежа достойно
не к тем, кто спасали шкуры
а к тем, кто спасали от шкурников
поскуливающую Муму
На стороне обратной
крикливых агитплакатов
переводили тихонько
Гоголя, Щедрина,
переводили Ахматову,
ее в иероглифы спрятав...
Вот как бывает полезна
обратная сторона!
И, совершая бесстрашно
«политическую ошибку»
на сорванных дацзыбао,
тоненькая Янь Цзянь
переводила Сервантеса
и, подпоров обшивку,
черновики переводов
засовывала в диван.
Всемирная интеллигенция
немыслима без китайской.
Как ново звенят по-китайски
есенинские бубенцы,
н Катерина Острозского,