не сдавшийся средневековью.
Не вечная слава, а вечный позор
всем тем, кто прославлен кровью.
— Почему я стал революционером? — повторил
команданте Че мой вопрос и исподлобья взглянул на
меня, как бы проверяя — спрашиваю ли я из любо-
пытства, или для меня это действительно необходимо.
Я невольно отвел взгляд — мне стало вдруг страш-
но. Не за себя — за него. Он был из тех, «с обречен-
ными глазами», как писал Блок.
Команданте круто повернулся на тяжелых подко-
ванных солдатских ботинках, на которых, казалось,
еще сохранилась пыль Сьерры-Маэстры, и подошел
к окну. Большая траурная бабочка, как будто вздра-
гивающий клочок гаванской ночи, села на звездочку,
поблескивающую на берете, заложенном под погон
рубашки цвета «вердеолнво»1.
— Я хотел стать медиком, но потом убедился,
что одной медициной человечество не спасешь...—
медленно сказал команданте, не оборачиваясь.
Потом резко обернулся, и я снова отвел взгляд
от его глаз, от которых исходил пронизывающий
холод — уже неотсюда. Темные обводины недосы-
пания вокруг глаз команданте казались выжжен-
ными.
— Вы катаетесь на велосипеде? — спросил коман-
данте.
Я поднял взгляд, ожидая увидеть улыбку, но его
бледное лицо не улыбалось.
— Иногда стать революционером может помочь
велосипед, — сказал команданте, опускаясь на стул
и осторожно беря чашечку кофе узкими пальцами
пианиста. — Подростком я задумал объехать мир на
велосипеде. Однажды я забрался вместе с велосипе-
Зсленый, оливковый.
дом в огромный грузовой самолет, летевший в Майя-
ми. Он вез лошадей на скачки. Я спрятал велосипед
в сене и спрятался сам. Когда мы прилетели, то хо-
зяева лошадей пришли в ярость. Они смертельно бо-
ялись, что мое присутствие отразится на нервной сис-
теме лошадей. Меня заперли в самолете, решив мне
отомстить. Самолет раскалился от жары. Я задыхал-
ся. От жары и голода у меня начался бред... Хотите
еще чашечку кофе?.. Я жевал сено, и меня рвало.
Хозяева лошадей вернулись через сутки пьяные и,
кажется, проигравшие. Один из них запустил в ме-
ня полупустой бутылкой кока-колы. Бутылка разби-
лась. В одном из осколков осталось немного жидкос-
ти. Я выпил ее и порезал себе губы. Во время обрат-
ного полета хозяева лошадей хлестали виски и драз-
нили меня сандвичами. К счастью, они дали лоша-
дям воду, и я пил из брезентового ведра вместе с
лошадьми...
Разговор происходил в 1963 году, когда окайм-
ленное бородкой трагическое лицо команданте еще
не штамповали на майках, с империалистической
гибкостью учитывая антиимпериалистические вкусы
левой молодежи. Команданте был рядом, пил кофе,
говорил, постукивая пальцами по книге о партизан-
ской войне в Китае, наверно не случайно находив-
шейся на его столе. Но еще до Боливии он был жи-
вой легендой, а на живой легенде всегда есть от-
блеск смерти. Он сам ее искал. Согласно одной из
легенд, команданте неожиданно для всех вылетел
вместе с горсткой соратников во Вьетнам и предло-
жил Хо Ши Мину сражаться на его стороне, но Хо
Ши Мин вежливо отказался. Команданте продолжал
искать смерть, продираясь, облепленный москитами,
сквозь боливийскую сельву, и его предали те самые
голодные, во имя которых он сражался, потому что
по его пятам вместо обещанной им свободы шли
каратели, убивая каждого, кто давал ему кров.
И смерть вошла в деревенскую школу Ля Итеры, где
он сидел за учительским столом, усталый н больной,
и ошалевшим от предвкушаемых наград армейским
голосом гаркнула: «Встать!», а он только выругался,
но и не подумал подняться. Говорят, что, когда в не-
го всаживали пулю за пулей, он даже улыбался, ибо
этого, может быть, и хотел. И его руки с пальцами
Пианиста отрубили от его мертвого тела и повезли
и.| самолете в Ла-Пас для дактилоскопического опоз-
нания, а тело, разрубив на куски, раскидали по сель-
це, чтобы у него не было могилы, на которую при-
ходили бы люди. Но, если он улыбался, умирая, то,
может быть, потому, что думал: лишь своей смертью
люди могут добиться того, чего не могут добиться
своей жизнью. Христианства, может быть, не суще-
ствовало, если бы Христос умер, получая персональ-