тянется
вроде сибирской поземки.
Очередь эта змеится сквозь Даллас,
хвост этой очереди —
в Ливане.
Люди отчаянно изголодались
по некрысиности,
неубиваныо!
Изголодались
до невероятия
до некастратии,
небюрократии!
Как ненавидят свою голодуху
изголодавшиеся
по духу!
В очередь эту встают все народы
хоть за полынной горбушкой свободы,
И, послюнив карандашик с заминкой,
вздрогнув,
я ставлю номер зиминский
на протянувшуюся из Данте
руку отрубленную команданте...
Дубовая мощная дверь приемной, выходящая в
в коридор, была открыта и зафиксирована снизу тща-
тельно оструганной деревяшечкой. Величественная, как
сфинкс, опытная секретарша в пышном ярко-оранже-
вом парике контролировала взглядом, благодаря этой
мудрой деревяшечке, мраморную лестницу с обитыми
красным бархатом перилами, по которой ее начальни-
ца могла подняться к себе, используя вторую, непа-
радную дверь.
— Напрасно ждете... — сказала секретарша. —
Я же вас предупредила, что она сегодня занята с ино-
странной делегацией.
— Ничего, я подожду, — кротко сказал я, заняв
такое стратегическое место в приемной, с которого
прекрасно просматривалась лестница.
— Что-то дует... — передернула плечами секре-
тарша, поплыла к двери и носком изящной итальян-
ской туфельки, в которую, очевидно, не без героиче-
ских усилий была вбита ее могучая нога футболиста,
легонько выпихнула деревяшечку из-под двери. Дверь,
прорычав всеми пружинами, захлопнулась, перекрыв
лестницу.
— А теперь стало душно, — все так же кротко, но
непреклонно сказал я, поднявшись со стула. Я от-
крыл дверь и, подогнав ногой деревяшечку, снова
вбил ее на прежнее место.
Секретарша выплыла из приемной, оскорбленно
возведя глаза к потолку. Вошел помощник, вернее,
не вошел, а целенаправленно застрял в дверях.
— Ох, не жалеете вы своего времени, Евгений
Александрович, ох, не жалеете... А ведь оно у вас
драгоценное... Я же вам объяснил, что ее сегодня не
будет. Не верите нам, за бюрократов считаете, а я
ведь о вашем времени пекусь, — ласково приговари-
вал он, стоя лицом ко мне, в то время как его ле-
вая нога, слегка уйдя назад, неловко выковыривала
деревяшечку из-под двери.
— Оставьте в покое деревяшечку... — ледяным го-
лосом сказал я.
— Какую деревяшечку? — умильно заулыбался
он, продолжая в балетном пируэте действовать ле-
вой ногой.
— Вот эту... — в тон ему умильно ответил я.—
Сосновенькую... Крепенькую... Симпатнчненькую...—
И, подойдя к двери, задвинул деревяшечку поглубже.
Помощник, ослабев всем телом, подавленно ох-
нул, ибо именно в этот момент на лестнице показа-
лась Она, явно направляясь к непарадной двери.
Увидев меня, Она мгновенно оценила ситуацию и
повернула к приемной, пожав мою руку крепкой тен-
нисной рукой, на которой под кружевной оторочкой
рукава скрывался шрам.
— Извините, что заставила вас ждать, — сказала
Она с гостеприимной, четкой улыбкой и сделала при-
глашающий жест в сторону кабинета, на ходу сни-
мая норковое манто. Я успел ей помочь, и Она оце-
нила это молниеносным промельком женственности
в озабоченных государственных глазах. Я восхитил-
ся ее выдержкой и физкультурной стройностью ее
фигуры.
Вплыла секретарша, по-прежнему оскорбленно не
глядя в мою сторону, и поставила поднос на краю
длинного стола заседаний, обитого зеленым биль-
ярдным сукном.
— Как всегда — откровенно? — спросила Она,
РЫТЯНув из дымящегося стакана с чаем пакетик
• Лпитона» и раскачивая его на весу.
Она вдруг взяла мою руку в свою, так что шрам
)€< гаки выскользнул из-под кружевной оторочки, и
спросила с искренней тоской непонимания:
— Женя, ну объясните мне, ради бога, что с ва-
ми? Вас печатают, пускают за границу. У вас есть
нее — талант, слава, деньги, машина, дача... У вас,
нижется, счастливая семья. Ну почему вы все время
пишете о страданиях, о недостатках, об очередях?
Ну чего вам не хватает? А?
Пойдем со мною, команданте,
в такие дали,
где я не всхлипывал «Подайте!»,
но подавали.
В году далеком, сорок первом,