чтобы всю жизнь штурмовал я рейхстаг,
и гнут
под куплеты парижских актрис
почти победившую руку —
вниз.
Но на Колыму попадали разные люди, и не толь-
ко невинные...
Около остановленной на перерыв золотопромы-
вочной драги, над которой развевалось переходящее
красное знамя, на траве, рядом с другими рабочи-
ми, сидел старичок в латаном ватнике, еще крепень-
кий, свеженький, с веселенькой бородавкой на кончи-
ке носа. Старичок аккуратно разрезал юкагирским
ножом с обшитой мехом ручкой долговязый парнико-
вый огурец, но не темный, с полированными боками,
в ВВЖНО-зеленый, с явно несовхозными пупырышка-
ми. Старичок взял щепотку соли из спичечного ко-
робка с портретом Гагарина, посолил обе половинки
огурца и не спеша стал потирать одну о другую,
чтобы соль не хрустела на зубах, а всосалась в блед-
ные влажные семечки. Затем старичок достал из хол-
щовой сумки с надписью «Гагры» бутылку с отвинчи-
вающейся пробкой, где, несмотря на этикетку югослав-
ского вермута, в явно непромышленной жидкости
плавали дольки чеснока, веточки укропа, листики пет-
рушки, красный колпачок перца, и налил рассуди-
тельной струей в фарфоровую белую кружку, не
предложив никому.
— Удались у тебя огурцы, Остапыч... — со вздо-
хом сказал один из рабочих, однако глядя с завистью
не на огурец, а на бутылку, нырнувшую снова в суб-
тропики.
— А шо ж им не удаться! — осклабился старичок,
индивидуально крякая и хрумкая огурцом так, что
одно из семечек взлетело и присело на бородавку.—
Стекла у меня в парничке двойные... Паровое отоп-
ление найкрашее — на солярке...
Удобреныщами не брезгую... Огирок, вин, як чо-
ловик, заботу кохае...
— Знаем, как ты, Остапыч, людей кохал—на не-
мецкой душегубке в Днепропетровске,—угрюмо про-
бурчал обделенный самогоном рабочий.
— Кто старое помянет — тому глаз вон!..—лас-
ковенько ответил старичок и обратился ко мне, как
бы прося поддержки: — Я свои двадцать рокив от-
был и давно уже, можно сказать, полностью радяньс-
кий рабочий класс. Так шо воны мене той душегуб-
кой попрекают? Хиба ж я туды людей запихивал —
я ж тильки дверь у той душегубки захлопывал...
— К сожалению, наш лучший бригадир...— мрач-
но шепнул мне начальник карьера. — В прошлом го-
лу его бригада по всем показателям вперед вышла.
Красное знамя надо было вручать. А как его вру-
чать— в полицейские руки? Наконец нашли выход —
премировали его путевкой в Гагры, а знамя замес-
тителю вручили... Такой коленкор...
Предатель молодогвардейцев,
нет,
не Стахович,
не Стахевич,
теперь живет среди индейцев
и безнаказанно стареет.
Владелец грязненького бара
под вывеской
«У самовара»,
он существует худо-бедно,
и псе зовут его
«Дон Педро».
Он крестик носит католический.
Его семейство
увеличивается,
и в баре ползают внучата —
бесштанненькие инлейчата.
Жует,
как принято здесь,
бетель,
он
местных пьяниц благодетель,
но, услыхав язык родимый,
он вздрогнул,
вечно подсудимый.
Он руки вытер о штаны,
смахнул с дрожащих глаз блестиику
и мне сует мою пластинку
«Хотят ли русские войны?».
«Не надо ставить!..
Я не буду!..
Как вы нашли меня,
Иуду?
Что вам подать?
Несу, несу...
Хотите правду —
только всю?»
...Из Краснодона дал он драпа
в Венесуэлу
через Мюнхен,
и мне
про ужасы гестапо
рассказывает он под мухой.
«Вот вы почти на пьедестале,
а вас
хоть ипа чег 1
пытали?
Вам
заводную ручку
в си!о 2
втыкали,
чтобы кровь хлестнула?
Вам в пах плескали купороса?
По пальцам били сЫого^о?»3
Я выдавал
сначала мертвых,
но мне сказали:
«Без уверток!»
1 Один раз (исп.).
2 Зад (исп.).
3 Больно (исп.).
Мою сестру
со мною рядом
Они насиловали стадом.
Электропровод ткнули в ухо.
Лишь правым слышу.
В левом — глухо.
Всех предал я,
дойдя до точки,
не разом,
а поодиночке.
Что мог я
в этой мясорубке?
Я — 1гаМог I