с1с1о5 — исчезнувшие.
На первый бесцензурный политический фильм,
сделанный в Аргентине по сценарию уругвайца-эмиг-
ранта Марио Бенедетти «Везо с1е (ие&о» — «Огнен-
ный поцелуй», стояли тысячные очереди. При фразе
героя — морально разложившегося, однако испытыва-
ющего муки совести аргентинского Клима Самгина
что-то вроде: «Все наши газеты годятся лишь на
подтирку»,— зрители аплодировали и топали ногами.
Залы книжной ярмарки были затоплены народом,
приходившим покупать бывшие запрещенные книги
с огромными сумками и даже с дерюжными мешками.
Чтобы перекусить в буфете, надо было стоять в оче-
реди часа полтора. Среди этого пиршества мысли я
порядком изголодался. Когда перед самым моим но-
сом, чуть не задев его, в чьей-то руке проплыл бу-
мажный подносик с сандвичем, внутри которого по-
коилась дымящаяся сосиска, сбрызнутая золотой стру-
ей горчицы, я невольно облизнулся. Неожиданно ру-
ка, в которой был поднос, сняла с него сандвич и с
поразившей меня непосредственностью ткнула мне
прямо в рот, чтобы я откусил.
Именно — не разломила, а ткнула.
— Только половину, компаньеро...— на всякий
случай сказал басистый, почти мужской, но вее-таки
женский голос.
Жадно прожевывая сандвич, я увидел перед со-
бой высоченную, почти одного роста со мной черно-
волосую, с редкими сединками женщину, у которой
за могучими плечами висел рюкзак. Внутри рюкза-
ка, набитого под завязку, прорисовывались острые
ребра книг. Женщина потрясла меня своей почти
сибирской, военного образца грубоватой сердоболь-
ностью к изголодавшемуся человеку.
Мы познакомились. Ее звали Магдалена. Она бы-
ла сельской учительницей, приехавшей из далекой гор-
ной провинции покупать книги для школьной библи-
отеки.
Я пригласил ее в литературное кафе и по дороге
украдкой ее разглядывал. Магдалене было лет трид-
цать пять. Она была по-своему красива, хотя все в
ней было прямолинейно, грубовато, укрупненно —
слова, жесты, руки, ноги. Да, о ногах. Без чулок, ис-
царапанные, видимо, горными колючками, одетые в
пыльные альпинистские ботинки, они были загоре-
лы, стройны и необозримы — правда, излишне осно-
вательны, как дорические колонны. Но особенно пре-
красны были ее коленки, независимо торчавшие из-под
холщовой юбки с крестьянской вышивкой,— крепкие,
мощные, как лбы двух маленьких слонят. Она улови-
ла мой взгляд и усмехнулась — не зло, но не одобри-
тельно.
Стены литературного кафе были завешаны, как
легализованными прокламациями, стихами бесследно
исчезнувших во время диктатуры поэтов. Магдалена,
почти не притронувшись к вину, встала, оставив рюк-
зак с книгами на полу, и медленно пошла вдоль стен,
читая и беззвучно шевеля губами. Потом она села
и залпом хлопнула целый бокал. Она вообще не сте-
снялась, и в этом была ее прелесть.
— Я знала многих из этих поэтов лично...— ска-
зала Магдалена.
— Вы ходили на их выступления? — спросил я.
— Нет, я их арестовывала...— ответила она.
Это говорю вам я,
Магдалена,
бывшая женщина-полицейский.
Как видите,
я не в крови по колена,
да и коленки такие ценятся.
Нам не разрешались
никакие «мини»,
но я не опустилась
до казенных «макси»,
и торчали колени,
как две террористские мины,
над сапогами в государственной ваксе.
И когда я высматривала в Буэнос-Айресе,
нет ли врагов государства поблизости,
нравилось мне,
что меня побаиваются
и одновременно
на коленки облизываются.
Как дылду,
меня в школе дразнили «водокачкой»,
и сделалась я от обиды стукачкой,
и, горя желанием спасти Аргентину,
в доносах рисовала
страшную картину,
где в заговоре школьном
даже первоклашки
пишут закодированно
на промокашке.
Меня заметили.
Мне дали кличку.
Общение с полицией
вошло в привычку.
Но меня
морально унижало стукачество.
Я хотела
перехода в новое качество.
И я стала,
контролируя Рио дель Плату,
спасать Аргентину
за полицейскую зарплату.
Я мечтала попасть
в детективную эпопею.