Выбрать главу

Я была молода еще,

хороша еще,

и над газовой плиткой

подсушивала портупею,

чтоб она поскрипывала

более устрашающе.

359

Я вступила в полицию

по убеждениям,

а отчасти —

от ненависти к учреждениям,

но полиция

оказалась учреждением тоже,

и в полиции тоже —

рожа на роже.

Я была

патриотка

и каратистка,

и меня из начальства никто не тискал,

правда, насиловали глазами,

но это — везде,

как вы знаете сами.

Наши агенты

называли агентами

всех,

кого считали интеллигентами.

И кого я из мыслящих не арестовывала?

Разве что только не Аристотеля.

В квартиры,

намеченные заранее,

я вламывалась

наподобие танка,

и от счастья

правительственного задания

кобура на боку

танцевала танго.

Но заметила я

в сослуживцах доблестных,

что они

прикарманивают при обысках

магнитофоны —

а особенно видео,

и это

меня

идеологически обидело.

И я постепенно поняла не без натуги

то, что не каждому понять удастся,—

какие отвратные

у государства слуги,

360

какие симпатичные

враги у государства.

11 однажды один

очень милый такой «подрывной элемент»

улыбнулся,

глазами жалея меня,

как при грустном гадании:

«Эх, мучача...

А может быть, внук твой когда-нибудь

на свиданье придет

не под чей-нибудь —

мой монумент...»

Он сказал это, может, не очень-то скромно,

но когда увели его не в тюрьму,

а швырнули в бетономешалку,

бетон выдающую

с кровью,—

почему-то поверила я ему.

Он писателем был.

Я припрятала при конфискации

тоненький том,

а когда я прочла —

заревела,

как будто пробило плотину,

ибо я поняла

не беременным в жизни ни разу еще

животом,

что такие, как он,

и спасали мою Аргентину.

Л другого писателя

в спину пихнули прикладом при мне

и поставили к стенке,

но не расстреляли, подонки,

а размазали тело его

«студебекером»

по стене

так, что брызнули на радиатор

кровавые клочья печенки.

Все исчезли они без суда.

Все исчезли они без следа.

Проклиная свое невежество

патриотической дуры,

я ушла из полиции

и поклялась навсегда

стать

учительницей литературы!

И теперь я отмаливаю грехи

в деревенской школе,

куда попросилась,

и крестьянским детишкам

читаю стихи

этих исчезнувших —

«с1еьарагес1а,05».

А ночами

я корчусь на безмужней простыне,

с дурацкими коленками,

бессмысленно ногастая,

и местный аптекарь

украдкой приходит ко мне

и поспешно ерзает,

не снимая галстука.

Даже голая

с кожи содрать не могу полицейской формы.

Чтоб дети мои и аптекаря

во чреве моем потонули,

я глотаю в два раза больше нормы

противозачаточные пилюли.

Некоторые мечтают

хотя бы во сне наЕести

полицейский порядок,

чтоб каждому крикнуть:

«Замри!»

А я каждный день

подыхаю от ненависти

к любому полицейскому

на поверхности земли.

Ненавижу,

когда поучает ребенка отец,

не от мудрости

полысевший,

ненавижу, когда в педагогах —

и то полицейщина.

Так я вам говорю,

Магдалена,

бывшая женщина-

полицейский

и, к сожалению,

бывшая женщина...

Ровно посередине Амазонки горел пароход.

Пароход был маленький, обшарпанный, под эк-

вадорским флагом. По пылающей палубе мета-

лись люди. Но в воду они броситься боялись, потому-

что Амазонка кишела пираньями, оставляющими в те-

чение минуты только скелет от человеческого тела.

Две спущенные на воду лодки перевернулись, ибо

были перегружены, и ни один из людей не выплыл.

Трагедия оставшихся на борту людей была в том, что

пароход горел именно посередине.

Несколько индейцев на перуанском берегу, где

стоял и я, бросились к своим каноэ, но начальник по-

лиции остановил их:

— Не суйтесь не в свое дело... Все-таки это бли-

же не к нашей, а к бразильской территории... Ней-

тральные воды... К тому же эквадорский флаг. Я да-